– Добрый вечер, – сказал он. – Вам необходимо выпить немного коньяка.
Другой дал нам по большому бокалу:
– Присаживайтесь, пожалуйста.
Мы сели. Первый мужчина, который выглядел несколько старше остальных, вынул из кармана брюк трубку, положил на стол непромокаемый кисет с табаком. Неторопливо набил трубку, чиркнул спичкой, раскурил. Все они походили на роботов: одинаковые, стандартные лица, без всякого выражения, лишенные индивидуальности.
– Господа, – сказал он, сложив руки на груди и цедя слова сквозь зубы, сжимавшие черенок трубки. – Мы прибыли сюда, чтобы доставить вас и фрау Брендель в Мюнхен. Мы привезли вам соответствующее снаряжение для половины пути. Затем мы поедем в лимузине, который будет ожидать нас на дороге. – Он вынул изо рта трубку. – Вам придется довериться нам.
– Кто вас послал? – спросил Питерсон.
– Никаких вопросов, сэр.
– Вы не немцы, не так ли?
– Никаких вопросов, сэр, – повторил он. – Извините. – Он снова зажег спичку и поднес ее к вересковой чашке трубки. – А теперь выпейте на дорожку коньячку – и в путь.
– Вылей этот коньяк себе на голову! – Питерсон встал, подошел к камину, протянул руки к огню.
– Нет оснований для оскорблений, мистер Питерсон. Мы всего лишь выполняем свою работу. – На вид, казалось, ему едва за тридцать, если не считать выражения глаз. Люди с такими глазами еще две тысячи лет назад бросали игральные кости у подножия креста, на котором распяли Христа, всего-навсего неукоснительно подчиняясь приказам, выполняя лишь свою работу. Такие, как они, загружали печи в Дахау и поднимали людей на дыбу в недобрые старые времена.
– В таком случае я тебе скажу: ты выполняешь свою работу весьма посредственно, если не сказать – чертовски халтурно. Мы нашли в лесу большой кусок падали. В апреле, когда наступит оттепель, он превратится в гниль и начнет смердить.
– О нет… – Лиз повернулась ко мне, задохнувшись. – О нет…
Трое незнакомцев не изменились в лице. Питерсон обернулся к Лиз.
– О да… О да… чокнутая. Ты лишилась не только мужа, но и своего дружка.
Она снова заплакала, прижимая руки к больному месту в боку. Я залпом осушил бокал.
Один из прибывших расстегнул «молнию» на рюкзаке и вынул синий снегозащитный комбинезон. Я взял его. Второй он передал Лиз. Питерсон тем временем рассматривал свой.
– Отправляемся через полчаса. – Старший положил на стол трубку, и все трое сверили часы. Питерсон пошел наверх, и двое последовали за ним.
– Помоги мне, – попросила Лиз.
Мы остались одни. В камине, дымя, догорал огонь. Она стала натягивать комбинезон, смахивая при этом слезы с лица и тяжело дыша.
– Джон, – прошептала она, – кто они? Что теперь со мной будет?
– Не знаю.
– Нас будут бить?
– Не думаю.
– Ты видел Зигфрида?
– Да.
– Они убили его? – Щека у нее начала подергиваться.
– Видимо, да.
Она вцепилась в мою руку.
– Мне страшно, – сказала она. Дыхание ее было прерывистым.
– Мне тоже.
Как и было обещано, нас поджидал лимузин – длинный роскошный «мерседес». Ночь стояла холодная, промозглая. Из горных расселин на дорогу наползал туман. Включенные фары освещали путь нашим снегоходам. Луна то появлялась из-за туч, то исчезала. Мы молча пересели в машину. Лиз привалилась к моему плечу.
Несмотря на усталость, уснуть я не мог. Питерсон тихо похрапывал. Я смотрел в проплывавшую за окнами ночную тьму. Когда мы были уже недалеко от Мюнхена, начался дождь. Ожидание подходило к концу.
Дождь барабанил по крыше автомобиля. Снег таял, превращался в грязь, и она стекала в водосточные канавы. Место, которое мы проезжали, показалось мне как будто знакомым, но лишь спустя минуту я узнал его. Парафиновые фонари отбрасывали тусклый расплывчатый свет, и, пока мы ехали, они постепенно гасли один за другим. Это был Швабинг.
Когда я понял это, у меня перехватило дыхание, и я обернулся к Питерсону, смотревшему в окно с другой стороны:
– Они везут нас к Рошлеру. Мы спасены… Это – хорошие ребята.
Спустя минуту Питерсон подергал себя за усы, кивнул.
– Похоже, что так, – сказал он. – Факты, сведенные воедино, приобретают смысл. Во всяком случае, так должно быть… Рошлер посылает своих людей привезти нас в целости и сохранности. Прекрасно. Но зачем убивать Зигфрида? Зачем выполнять за Котмана его работу? – Он покачал головой, потер нос. – Надо думать, мы скоро это узнаем.
Машина медленно ехала по узкой аллее позади дома Рошлера. Как только она остановилась, трое наших молодцов сразу же выскочили, открыли задние дверцы и помогли нам выйти. Дождь хлестал по кирпичной стене и крыше, порывы ветра, попавшего в ловушку в замкнутом пространстве аллеи, швыряли нам в лицо холодные капли. Я обнял Лиз за талию, помогая ей подняться по ступенькам заднего крыльца. Кто-то открыл нам дверь. Свет из кухни осветил кроткое улыбающееся лицо. Это был Рошлер. Он принялся квохтать над нами, потащил в дом, в тепло. Лиз и я прошли через уютную кухоньку в гостиную, в которой мы с Питерсоном в прошлый раз сидели с хозяином. Потрескивал огонь в камине, сонно потягивались кошки, разбуженные поднявшейся суматохой. Косой дождь бился в оконное стекло. Лампа под абажуром отбрасывала желтоватый неяркий свет.
Лиз и я остались одни. Все были заняты, перетаскивая вещи из машины на кухню, и никто не обращал на нас внимания. Я помог ей снять комбинезон, а она остановила меня, притянула к себе. Я почувствовал на своем лице ее дыхание и невольно задрожал. Она шагнула назад, встала у огня, похожая на стройного, худенького мальчишку в джинсах. Глядя на ее прекрасный профиль на фоне отблесков плясавшего пламени, я понял: какой бы она ни была, я люблю ее и никогда не перестану любить. Плохая она или хорошая, нормальная или ненормальная, Лиз или Ли – теперь это уже не играло никакой роли.
Было за полночь, когда мы снова собрались все вместе в гостиной. Питерсон стоял у камина. Лиз устроилась на полу рядом со старым креслом с потертым подголовником. Рошлер в своей необъятной, вытянутой шерстяной кофте сидел в кресле-качалке, и две пестрые кошки согревали ему колени, уткнувшись носами в его сухие морщинистые руки. Он налил всем шнапсу. В воздухе, как и прежде, летала кошачья шерсть.
– Наконец-то! Я несказанно рад снова видеть всех вас живыми и невредимыми, – прогудел Рошлер. – Как ты себя чувствуешь, милочка? Все в порядке?
Лиз кивнула.
– У нее, видимо, сломано ребро, – сказал Питерсон. – Покойный герр Гауптман врезал ей раз-другой своей пушкой. Но она молодец, стойкая, – заключил Питерсон с кислой миной. – Перенесла все как солдат. Так ведь, чокнутая?
Рошлер гладил кошек. Поскрипывало кресло-качалка.
