– Дориан, – решилась она начать. – Прошу прощения, что пришла, не известив заранее, но я подумала, что вы все-таки ожидаете моего визита, ведь мы договорились, что я отправлю картину сразу же, как только она будет готова. Она была бы готова уже несколько дней назад, но вы не давали о себе знать, и я решила, что спешить не стоит. Лак так долго сохнет! Гораздо дольше, чем можно себе представить. Для меня это всегда становится неожиданностью – даже после стольких лет занятий живописью.
Боже! Она так нервничала, что готова была говорить и говорить, не останавливаясь. Обычно, когда такое происходило с ней, Дориан смотрел на нее с лукавой усмешкой в глазах. Но сегодня он был совершенно безразличен. Он доедал завтрак, все время поднося ко рту шелковую салфетку с вышитыми серебристой нитью инициалами. Розмари заметила щетину на его подбородке, что было совершенно не характерно для Дориана. Закончив, он бросил салфетку на грязную тарелку и сделал большой глоток чая.
Он все еще не произнес ни слова, как будто тянул время и намеренно избегал взгляда Розмари. Она хотела, чтобы он взглянул на нее. Она хотела, чтобы он любил ее.
– Дориан, – произнесла она. Наконец их глаза встретились.
Он был по-прежнему красив, никаких следов усталости, но в его глазах была пустота, темные тени залегли на глубине. Под взглядом его жестких, бесчувственных глаз Розмари поняла, что приближается к краю обрыва, куда ее почему-то непреодолимо тянуло.
– Вы прекрасно выглядите, – сказала она. – Впрочем, как и всегда. Но мне кажется, что вас что-то беспокоит. И вы так поздно позавтракали сегодня… Поэтому я чувствую себя обязанной спросить: с вами все в порядке?
Она услышала звон колокольчика и обеспокоенно оглянулась по сторонам, не понимая, откуда он доносится. Потом увидела, что Дориан дергает за шнур звонка по другую сторону от себя. Как будто из-под земли появился лакей и в мгновение ока убрал все со стола. В следующую минуту его уже не было.
Дориан вытянулся в кресле и снова зевнул. Он потер глаза, как будто у него болела голова. Казалось, какая-то мысль не дает ему покоя уже несколько дней. Хотя он действительно прекрасно выглядел. Более того, он был невероятно красив сегодня. Она не удивилась, когда он не сказал ей ответный комплимент.
– Вы, кажется, похудели, – голос его звучал хрипло, как будто это были первые слова с самого утра. – Мне не нравится, когда вы худеете, – он посмотрел на нее потемневшими глазами. Розмари никогда раньше не видела у него таких тусклых глаз, не слышала, чтобы он так холодно говорил с ней. Контраст между его безупречной внешностью и грубостью поведения можно было сравнить с водяной лилией: на поверхности покачивается живой, искрящийся ослепительной красотой цветок, а мутная вода скрывает липкий ил на дне.
– Я хорошо ела, – солгала Розмари. Обеды и ужины превратились для нее теперь в невыносимую обязанность. Она ела только в том случае, если желудок судорогой напоминал о себе. Дориан с ужасом наблюдал за девушкой, превратившейся в призрак. Раньше он всегда смотрел на ее округлую фигуру с одобрением, иногда даже предлагая набрать несколько фунтов. Когда Розмари находилась с ним рядом, она была слишком взволнована, чтобы есть, но пару раз они обедали вместе, и тогда она не оставила на тарелке ни кусочка.
Она могла бы долго продолжать выдумывать небылицы про то, как любит поесть, но Дориан уже утратил к этому всякий интерес. Он перевел взгляд на окно, которое выходило в сад. За окном все было бесцветным и мокрым. Розмари не сиделось на месте. С одной стороны, ей хотелось завладеть его вниманием, с другой – уйти отсюда, избавиться от уныния, которым ее заражал Дориан. Она встала и хлопнула в ладони.
– Нужно решить, куда мы повесим портрет, – сказала она и направилась к двери.
Дориан следил за ней глазами, но не сдвинулся с места.
– Ну же, – позвала она, внезапно почувствовав прилив радости при мысли о том, что он снова увидит ее картину, которая смотрелась еще лучше в изящной раме. Она протянула ему руку. Он взглянул на нее, но не принял руки. По крайней мере, Дориан встал, что, возможно, означало, что он пойдет с ней.
Он как тень проследовал за ней вниз по лестнице. Она еле удерживалась от того, чтобы обернуться, постоянно чувствуя на себе его тяжелый взгляд, но вместо этого говорила не переставая о том, как ей нравится картина и как она благодарна ему за то, что он согласился позировать. Розмари сомневалась, что он прислушивается к ее словам, и была рада этому.
Она развернула бумагу и приподняла портрет. Руки все еще болели оттого, что пришлось нести его через весь город.
– Где у вас камин? – спросила она Дориана, когда он спустился за ней в прихожую.
– Какой именно?
Розмари засмеялась. Он – нет.
– В таком случае мне нужен самый большой из них, – ответила она игривым тоном.
Дориан кивнул в направлении большой столовой, и Розмари прошла вперед. В столовой стоял прекрасный мраморный стол, окруженный дюжиной стульев. На столе высились вазы в восточном стиле, наполненные свежими цветами. Как бы она хотела оказаться во главе этого стола: она – миссис Дориан Грей! В дальнем конце комнаты возвышался камин. Летом его не зажигали, но Розмари представляла, как, должно быть, трещит огонь в таком камине зимой.
– Почему бы не повесить его здесь? – воскликнула она. В этой комнате не было больше ни одной картины, это было идеальное место для портрета. «Ему судьбой предназначено висеть в этом великолепном месте», – подумала Розмари.
– Дориан! – позвала она. Ее голос эхом прокатился по стенам, и она почувствовала себя совсем маленькой и испуганной. Она закрыла глаза, подождала, пока смелость не вернулась к ней, и продолжила: – Пылающий огонь, и ваш портрет над ним! Если бы ваш лакей немного помог нам, мы могли бы повесить его и увидеть, как он будет смотреться здесь.
Дориан вошел в столовую. Он приближался к ней медленно, тяжелыми шагами, что никак не было похоже на его обычную легкую, почти мальчишескую походку. Его лицо было до странности мрачным. Розмари продолжала болтать, рассуждая об освещении, о раме и достойном месте для картины, но мысли ее были целиком заняты близостью к нему. Он остановился совсем рядом, и она почувствовала сладковатый мускусный аромат, который опьянял ее. Ночью, во сне, она вдыхала этот аромат, он наполнял ее живительной энергией.
– Зачем ты пришла? – спросил он без тени улыбки, едва освещенный тусклым светом.
Розмари почувствовала, что заливается краской. Неужели все так очевидно? «Только взгляни на себя, – подумала она. – Ты ворвалась сюда с таким видом, как будто готова была броситься под поезд».
– Я принесла картину, Дориан, – заговорила она. – Я пришла отдать ее, потому что не могу больше держать ее в студии. Не могу находиться рядом с ней ни минутой дольше.
Дориан не проронил ни слова. Он всегда умел оставаться восхитительно спокойным. Это помогло ей сформулировать мысли, мучившие ее все это время.
