Стук становился все громче. Он спрятал портрет за экраном и зашагал по комнате, как умалишенный, делая все более узкие круги. Виктор открыл дверь.
В комнату влетела Хелен в пестром наряде и сразу начала болтать. Дориан застыл возле экрана.
– Извини за опоздание, детка, – щебетала она. – Я зашла на Вардор-стрит посмотреть прекрасный отрез парчи, и мне пришлось торговаться целую вечность. В наше время людям известна цена вещей, но они совершенно не подозревают об их истинной ценности.
Она, как райская птица, которая провела ночь под дождем, порхала вокруг Дориана в своем ярком шартрезовом платье с волосами, закрученными в узел, и прямым носом, напоминавшим птичий клюв. Она распространяла вокруг себя резкий цветочный аромат. Достав сигарету, Хелен опустилась на диван. Что ему делать? Выкинуть ее на улицу? Нет, лучше спокойно объяснить ей, что он намерен начать новую жизнь. Он был готов даже на ссору или окончательный разрыв, если потребуется.
– Ты выглядишь подавленным, – сказала она, затягиваясь. – Неужели ты плакал? Дориан, нужно быть экономнее со своими эмоциями. В конце концов ты останешься банкротом.
Несколько часов раздумий и короткий сон придали ему сил для объяснения. Он не чувствовал такой потребности излить душу с тех пор, как еще мальчиком ходил к исповеди.
– Я был груб, Хелен, ужасно груб.
– Ты имеешь в виду Сибилу Вейн? – переспросила она.
– Да, Хелен, – сказал он, садясь напротив нее. – Я имею в виду Сибилу Вейн. И тех, других, которых я хотел сделать своими рабынями, заставить выполнять мои грязные желания. Но больше всего я сожалею о Розмари.
– Ах, ну конечно. Драгоценная Розмари. Ты разбил вдребезги ее девственность. Хочу сказать тебе, мой мальчик, что ты только сделал ей одолжение.
Хелен опустилась на подушки и, зажав сигарету накрашенными губами, начала стягивать жемчужно-серого цвета перчатки.
– Хелен, я не хочу быть жестоким с Розмари. Я люблю ее и должен заставить ее полюбить меня снова. Она – божество по сравнению со всеми остальными. Она очищает мою душу. Господи, Хелен, если бы ты знала, как я преклоняюсь перед ней! Она наделена огромным талантом, но в ней нет ни капли высокомерия. Ее душа чиста и способна на возвышенные чувства. Она может стать для меня всем.
Хелен не говорила ни слова, сворачивая перчатки. Дориан ждал, что на ее лице отразится гнев или грусть, но она была на удивление спокойна. Внезапно ее губы исказила злая усмешка.
– Да, Розмари великодушна. Люди обычно легко расстаются с тем, в чем нуждаются сами. Вот что я считаю верхом великодушия.
– Хелен, твои взгляды приводят меня в ужас.
– Благодарю.
Дориан против своей воли рассмеялся.
– Ты неисправима, Хелен! – сказал он. – Невозможно сердиться на тебя, но сейчас это неважно. Я люблю Розмари. Я хочу вознести ее на пьедестал, я хочу, чтобы все поклонялись женщине, которая принадлежит мне одному. Брак – это нерушимая клятва. Ты смеешься над этим, да. Не смейся! Это нерушимая клятва, которую я хочу принести. Ее доверие станет лучшей гарантией моей верности, ее любовь сделает меня лучше. Когда я рядом с ней, я не верю ни слову из того, что ты мне говоришь. Я становлюсь другим человеком, не тем, кого ты знаешь. Я изменился, одно прикосновение Розмари Холл заставило меня забыть все твои рассуждения – пленительные, ядовитые, ложные и завораживающие…
– Что ты имеешь в виду? – спросила Хелен.
– То, что ты говоришь о жизни, любви и удовольствии. Все, что ты говоришь, Хелен.
– Единственный достойный предмет философии – удовольствие, – сказала она. – Но боюсь, я не могу приписать эти теории себе. Авторство принадлежит Природе. Удовольствие – это проверка на прочность, которую она предлагает людям. Когда мы счастливы, мы неизменно добродетельны, но не всегда добродетель приносит нам счастье.
– Это так! Но что ты подразумеваешь под добродетелью? – вскричал Дориан. Он встал и, сам того не замечая, начал мерить шагами комнату.
– Добродетель – это гармония с самим собой, – ответила Хелен. – Разногласия между людьми возникают оттого, что нас заставляют находиться в гармонии с другими. Наша собственная жизнь – вот что важно. Что касается жизни окружающих нас людей, то они вольны быть кем угодно – пуританами или денди – и выставлять напоказ свои убеждения, но они не имеют никакого права навязывать их другим. Индивидуализм на самом деле оправдан самыми высокоморальными целями. Современная мораль предписывает уважать возраст, так вот, я считаю, что каждый, кто считает себя образованным человеком, должен учитывать только свой собственный возраст, и это правило – единственная приемлемая норма морали.
– Но скажи, Хелен, разве мы не платим самую высокую цену за то, что живем только ради себя? – спросил Дориан. Он не мог не поддаваться очарованию ее порочной логики.
– Да, в наши дни мы за все платим слишком высокую цену. Неприятное свойство бедности состоит в том, что бедняк не может позволить себе ничего, кроме самопожертвования. Роскошные грехи, так же, как и роскошные вещи, – это привилегия богачей.
Ей так легко удавалось увлечь его за собой. Ему казалось, что он может проводить так целые дни, распутывая сложные хитросплетения философии, разглядывая идеи на свет, пока они не станут прозрачными, как крылышки насекомого.
– Под словом «платить» я подразумевал не только деньги, – сказал он.
– Ну конечно! Платить нужно будет раскаянием, страданиями и, наконец, сознанием собственного падения. – Хелен притворно содрогнулась. – Мой дорогой друг, средневековое искусство прекрасно, но средневековые понятия уже вышли из моды. Поверь мне, ни один цивилизованный человек не знает, что такое раскаяние, и, напротив, ни одному дикарю не знакомо слово «удовольствие». Я думаю, тебе оно известно, Дориан? – она вопросительно подняла бровь.
Дориан попытался отогнать воспоминания об их сексуальных утехах, но в последнее время его сознание целиком было занято фантазиями разного рода, которые стали неотъемлемой частью его мыслей.
– Да, известно, – ответил он. – Но одни удовольствия быстро стираются из памяти, а другие длятся дольше. Когда восхищаешься кем-то так, как я восхищаюсь Розмари, наслаждение становится гораздо глубже, гораздо реальнее, это не просто… – он запнулся. Ему все еще неловко было произносить слово «трахать» применительно к женщине. Но сказать, что они «занимались любовью», тоже было бы неверно. Они никогда не занимались любовью. Стоит только вспомнить, что произошло прошлой ночью. Кульминация жестокости.
– Ну конечно, восхищаешься. Это ведь гораздо приятнее, когда ты сам являешься объектом ответного восхищения, – произнесла Хелен, сухо усмехнувшись. – Но чаще всего это только мешает. Розмари относится к тебе, как человечество относится к своим богам. Она перед тобой преклоняется.
– Ты не можешь не признать, Хелен, что женщины отдают мужчинам лучшее, что есть в их жизни, – сказал Дориан.
