Жан выпрямился, встал, тяжело опираясь на Копье.
— Все, — тихо сказал он.
К нему бросились Иоанн и Вацлав.
— Мне не нужна помощь, — сказал Плантар.
Золотой свет угас, и вместе с ним угасла моя боль. Я смог встать. Жан Плантар, отец Иоанн, Тереза, почти материальная и видимая для всех, Вацлав, последний оставшийся в живых рыцарь Грааля — они готовы были танцевать на его трупе! Я был не с ними. Мне хотелось подойти к Эммануилу, встать на колени, коснуться его плеча и сказать:
— Господи, прости меня!
Они ничего не видели: ни того, как села на полу Мария, ни очнувшегося Филиппа, ни Марка, поднимающего пистолет. Марк с усмешкой смотрел на меня, потом перевёл взгляд на Плантара. Он выбирал цель.
— Марк! — крикнул я.
Жан среагировал мгновенно. Марк не успел выстрелить, потому что его сердце пронзило Копье Судьбы. Вацлав бросился к Филиппу, но тот уже подобрал пистолет, отпрянул назад и выстрелил. Чех споткнулся и упал, он был ранен. Я вспомнил, что у Филиппа почти не расстреляна обойма. Он смотрел на Плантара и прицеливался.
— Филипп!
Он повернулся ко мне.
— Помнишь Москву? Лубянку? Как ты освободил меня?
— Помню. Похоже, что ты забыл. — Он направил пистолет на меня.
Нажать на курок не успел, Копье Плантара было быстрее. Удар в спину, не слишком по-рыцарски. Но как еще с копьем против пистолета?
— Может быть, и меня убьешь, рыцарь?
Плантар обернулся. Перед ним стояла Мария. Черное платье переливалось в багровом свете раскаленных стен, как догорающие угли. Черные вьющиеся волосы, алые губы, большие полубезумные глаза.
— Ну же!
Жан отвернулся, выдернул Копье и направился к Вацлаву.
— Берись!
Чех взялся за древко, и кровь перестала течь из раны, остановилась и засохла. Он поднялся на ноги.
— Надо похоронить убитых, — сказал Плантар.
Мария разрыдалась и бросилась к Эммануилу. Легла рядом с ним, обняла за плечи, зарылась лицом в складки черных одежд.
Вот они, мои убитые: друг, которого я дважды не спас, спаситель, которого помог убить, и Господь, которого предал. Я подошел к Марку, встал на колени рядом с ним, взял его коченеющую руку. Это уже было. Второй раз.
— Вторая смерть, — прошептал я.
Жан услышал.
— Это первая смерть, Пьер. Вторая уже была.
— Оставьте меня все!
— Пьер, пойдем. Я пошлю сюда людей. Мы всех поднимем наверх и похороним павших. И Марка. Даже Эммануила.
Я молчал. Они ждали. Стало жарко. Откуда здесь такая жара?
— Смотрите!
Из дальних дверей в подземный храм, дымясь и шипя, медленно выползал язык раскаленной лавы.
— Огненная река Эммануила, — сказал я.
— Уходим, быстро! — крикнул Жан. — Через храм, к противоположному выходу!
Я не поднялся с колен, даже не шевельнулся.
— Пьер! — заорал Жан.
— Да иди ты!
— Пьер, если ты хочешь найти смоковницу, на которой повеситься, то она наверху. Здесь смоковницы не растут!
Если честность может ввергнуть в Преисподнюю, может ли гордыня из нее вытащить? Жан унизил меня, публично назвав предателем. Я сам себя так называл, но это мое право, а не его. Он нашел для меня правильные слова. Я поднялся на ноги.
— Ну? Пошли?
— Пошли.
Лава подобралась к телу Эммануила, и одежды его запылали. Мария так и не шевельнулась, по-прежнему обнимая его.
Я бросился за Плантаром и у дверей храма еще успел увидеть язык лавы, медленно подползающий к телу Марка.
Мы пробирались по правой стене, противоположной кресту. У его основания из стены вырывался огненный поток и растекался лавовым озером. На кресте был распят человек. Седая борода и седые волосы. Где-то я его видел. Трудно узнать того, кто распят на высоте восьмиэтажного дома.
— Енох, — вздохнул отец Иоанн.
Я присмотрелся:
— Да, пожалуй.
Не могло быть и речи, чтобы снять его.
Лава текла к нашей стене. Метра три свободного пола, не больше. Мы бросились через храм. Огонь тоже не стоял на месте. У дверей в следующий зал мы пронеслись по участку шириной не более полуметра. Камень жег ноги через подошвы ботинок, и воздух обжигал легкие.
Полукруглый зал был наполовину заполнен лавой, вытекающей из дверей храма. Огонь подбирался к выходу в туннель. Я усмехнулся. Теперь нас не спасет даже скорость. Туннель был закрыт такой же гладкой скалой, что и выход из колодца с винтовой лестницей.
Тереза бросилась к двери и коснулась ее руками. В камне начал медленно разгораться золотистый свет. Слишком медленно! Лава подползла к скале, коснулась камня и неуклонно подбиралась к подолу ее платья. И тогда скала треснула и осыпалась грудой мелких камней. Мы бросились в проем.
Туннель с гладкими стенами, точно такой же, как описывал Марк. Только за нашими спинами шипит и вспыхивает лавовый поток, отбрасывая на камень алые сполохи. Впереди должна быть лестница.
Я задыхался. Плантар с Вацлавом остановились у лестницы. Жан вернулся на десяток метров, подал руку Иоанну, чтобы тот мог на нее опереться, взял под руку меня и дотянул нас до лестницы.
— Теперь наверх!
Жан пропустил всех вперед и встал замыкающим, точнее погонщиком.
— Давай, давай, Пьер! А то нам обожжет пятки.
Мы оказались в покоях Эммануила перед огромным окном во всю стену. Я помнил эту комнату, здесь он провожал меня в Париж.
Окно пылало. Точнее, пылал Храм, и небо над ним пульсировало и билось алым. Из центра купола вырывался фонтан огня, и стеклянные стены преломляли и умножали это пламя, сияя гигантским костром.
— Смотрите! — закричал я.
Я обернулся. Жан, Вацлав, отец Иоанн. Тереза исчезла.
— Сейчас то же самое будет здесь, — сказал Плантар. — Пьер, как отсюда выйти?
— У дверей должна быть охрана. Пойдемте, я вас проведу.
У дверей стоял Алекс.
— Господин Болотов? — с некоторым удивлением спросил он и покосился на моих спутников. — Кто эти люди?
— Алекс! Ты что, ничего не знаешь? Храм горит! Смотри!
Я распахнул двери и втолкнул его в комнату.
— О, Господи! — прошептал он.
— Лава течет по подземным галереям. С минуты на минуту будет здесь. Оповести людей! Внутренняя связь работает?
