Чайтанья вошел в зал в сопровождении Андрея и на мгновение замер на пороге. Но все же подошел к подножию трона и упал ниц — точнее, вытянулся в линию. Индусы говорят: «Упал, как палка». Эммануил быстро благословил его. Святой поднялся. Я заметил на его лице сомнение и страх, а также проявляющийся Знак на тыльной стороне ладони. Чайтанья нерешительно поднялся по ступеням трона и бросил на шею Господу венок из желтых храмовых лотосов.
Уходя, он что-то шепнул Андрею. После окончания церемонии я поинтересовался, что.
Андрей вздохнул.
— Он сказал, что, возможно, Господь и Калки, но он не узнает своего господина и возлюбленного. Ему кажется, что это скорее Равана
[89]
, величайший из демонов. И что, возможно, он сегодня утратил Вайкунту. — Андрей стал еще печальнее. — Даже святые ошибаются, — горько добавил он.
Даже если Равана. Пусть! Мне всегда нравился этот образ.
А ночью мне приснился сон.
Пустыня. Берег озера. Тишина. Никого нет. Только вдали, почти у кромки воды, у костра сидит человек. Я подхожу ближе. Трещат поленья, в котелке закипает вода. Человек поднимает голову и улыбается одними глазами. Морщинки у глаз. Не старик и не юноша — мой ровесник. Мне кажется, это Христос. Он не говорит ни слова. Жестом предлагает мне сесть напротив, снимает котелок с огня, раскладывает рыбу по глиняным мискам. Я беру, пробую.
До сих пор во всех подробностях помню этот сон. Я прекрасно понимаю, с чего это мне привиделось. После шума местных процессий мне захотелось побыть в пустыне, а после приторной сладости бхакти — поговорить с Господом как с другом, разделить с ним рыбину из Генисаретского озера и посидеть у костра.
Я проснулся оттого, что заходили ходуном горы и земля накренилась. Я открыл глаза, увидел раскачивающуюся люстру и ползущий по тумбочке стакан.
Вскочил, бросился к окну. Прекрасно помню Японию!
Дворцы Двараки до отвращения высоки. Пятый этаж. Я передумал прыгать и устремился прочь из своих апартаментов, к лестнице. Ссыпался вниз.
В дворцовом парке земля тоже ходила ходуном, но здесь казалось безопаснее. Я упал на газон подальше от деревьев.
Земля вздрогнула еще пару раз и затихла.
Я встал и осмотрелся. В парке оказался не я один. Типичная реакция на землетрясение — прыгать из окон. Но знакомых не было: в основном окна моих друзей выходили на другую сторону.
Я посмотрел на окна дворца. На втором этаже, в галерее, стоял Эммануил и преспокойно попивал вино из маленького бокальчика. Видимо, оно даже не расплескалось.
Он кивнул мне.
— Пьетрос, иди сюда.
Я вспомнил, что как бы не совсем одет.
— Ну, оденься, — ответил Господь на мои мысли, — и сразу заходи.
Я поднялся к себе, наскоро оделся и спустился на второй этаж. Господь стоял в той же позе, даже не допил вино. Он был в штатском, то бишь в джинсах и белой рубашечке. И славно! Так как-то привычнее.
— Пьетрос, ты понимаешь, что случилось? — поинтересовался он.
— Не совсем.
Он улыбнулся.
— Пойдем.
Мы поднялись на последний этаж и вышли на крышу. Светило солнце. Наконец-то! Даже не очень жарко по местным меркам. Градусов двадцать пять. Осень все-таки.
Это был один из самых высоких дворцов Двараки. Под нами лежал беломраморный город. Слева от нас возвышался Дом Собраний, и к нему шла широкая главная улица города. Дальше — парк и дома поменьше, а еще дальше — море. И в нем что-то было не так. Я не сразу понял, что.
Эммануил, посмеиваясь, глядел на меня.
Я присмотрелся. Какие-то очень мелкие волны. Как будто я смотрел с вершины горы. Слишком высоко для семиэтажного здания, даже с такими высоченными этажами, как здесь. Море было странно далеко. Далеко внизу!
А потом я увидел облако. Небольшое облачко ясного дня. Но оно было слишком близко. Почти на одном уровне с нами. И опускалось все ниже.
— Понял?
— Мы летим?
Он кивнул.
— Это не только Дварака, Пьетрос, Это Небесный Иерусалим.
Воздух становился разреженным, как в горах. Голова слегка кружилась.
Эммануил ждал. Я понимал, чего. Я должен был просить его о преображении.
«Ну? — говорил его взгляд. — Разве я не произвел на тебя впечатления? Ты все еще сомневаешься?»
Произвел! Еще как! Прикажи — и я пойду. Зачем тебе вдруг понадобилось мое желание? Лила? Божественная игра?
Мраморная ограда крыши была инкрустирована мелкими каплями бирюзы. Красиво. Снизу она кажется голубоватой. Я полировал пальцами эти капли и смотрел на море.
Нет! Я боялся не боли. Но мне казалось, что, согласившись на смерть и воскрешение, я сожгу за собой мосты и у меня больше не будет выбора. Я боялся несвободы. И так каждым своим шагом навстречу Эммануилу я загонял себя в узкий туннель. Я принимаю его помощь в Москве, я сижу за столом с апостолами, и мы получаем первое посвящение и дар понимания языков, я выполняю поручение в Испании, прохожу через костер в Китае, пью вино второго посвящения в Японии, убиваю Лойоду. А туннель все сужается. Тяжелые стены, духота, не повернуться. Если я пройду через преображение — за моей спиной завалит выход.
Я малодушен? Да, возможно. Но должно быть хотя бы два пути. Я не трамвай, чтобы бегать по рельсам в одну сторону.
Эммануил ждал долго. Минут двадцать.
И я был на волосок от того, чтобы оставить свои страхи и сделать то, что он хочет. Это было легче. Не нужно сопротивляться.
Но Господь наконец допил заледеневшее вино и разжал пальцы, державшие бокал. Тот упал на мраморную дорожку далеко внизу и разбился вдребезги.
Эммануил выпрямился, повернулся и зашагал прочь.
Мы летели в Тамилнад. Службы безопасности полагали, что калькуттское покушение подготовлено тамилами. Господь отнесся скептически к этой версии, но Тамилнад решил посетить прежде Дели.
Вопреки ожиданиям путешествие прошло без эксцессов. Только Эммануила называли не Нараяной, а Натараджей. Шива, владыка танца, что, танцуя, творит и разрушает миры. И творение перетекает в разрушение.
Город Мадрас отличался малоэтажностью, солидной протяженностью вдоль побережья и большим количеством шивалингамов на улицах. Иногда они расположены посередине улиц, но убрать их никто не решается — почтительно объезжают. С богом, который испепелил бога любви Каму огнем из своего третьего глаза только за то, что тот помешал его медитации, шутки плохи.
