Прав дядюшка – воруют здесь безбожно.
Он же остановился перед дубовой дверью самого серьезного вида, впрочем, дядюшке она перечить не посмела, открылась беззвучно – слишком уж беззвучно для проржавелых петель.
– Осторожно, ласточка моя. Здесь давно никто не бывал.
Я оказалась на балкончике, до того тесном, что едва хватило места кринолину. Здесь имелась низенькая скамеечка и пара бархатных подушек.
Дверь так же беззвучно закрылась.
– Это – зал суда, – пояснил Магнус. – Ты бывала когда-нибудь на суде?
Да.
Я не хочу вспоминать об этом. И не буду. Здешний зал не похож на тот, со стенами, выкрашенными в желтовато-зеленый цвет. Здесь много камня, а вместо герба из папье-маше с потолка свисают знамена цвета лазури – немного неба для белого паладина.
– Судить – это право и обязанность лорда. Но обычно мелкие дела разбираются на месте. Старосты. Цеховые старейшины. Или суд городского управителя. Этот – высший. Он для особых случаев.
Я вижу все как на ладони. Зрителей – все скамьи заполнены. Судьи – их легко распознать по алым плащам. Кайя вот без плаща, но он и так выделяется. Подсудимый.
Он что-то говорил, жестикулируя, но не отчаянно, скорее как актер, который выступает на знакомой сцене.
– В чем его обвиняют?
Темные волосы. Сутуловатый и… нет, мне кажется. Креститься надо, хотя здесь не крестятся.
Не молятся.
И бога не призывают на помощь.
– В убийстве. – Магнус присел рядом. – Шесть мальчиков пропали. Их, конечно, нашли. Потом. Мертвыми. Их долго мучили, а после убили.
…мучили… убили…
– Ты дрожишь, ласточка моя? Мне не следовало приводить тебя сюда. Хочешь, уйдем?
Да. Конечно. Уйдем, и я выкину это место и этот суд из головы. Все станет как прежде. Я ведь умею забывать.
– Нет. Он виновен?
Ты же знаешь, Изольда. Ты видела такое однажды. И поэтому боишься.
– Одна женщина, торгующая пирогами, видела, как он уводил сына цехового старшины. А у тела нашли платок…
Доказательства есть, но хватит ли их. Что я знаю о местных судах? Пожалуй, ничего.
– Его осудят?
Мне важно знать. И Магнус врать не станет.
– Не уверен. Кайя… слишком большое значение придает букве закона. А себе верить боится.
Букву легко спрятать за другими буквами. Главное, уметь их правильно составлять.
– Беда еще в том, что Мюрич хорошо собой владеет. Кайя просто не услышит его, понимаешь?
– Нет.
– Значит, не сказал. – Дядюшка провел по бороденке, приглаживая ее. – Эмоции – тоже звук, когда шепот, когда крик. Все протекторы их слышат. Кто-то лучше. Кто-то хуже. Кайя, к сожалению, не очень хорошо. От него легко закрыться. И этот вполне себе закроется.
Интересный нюанс, о котором забыли упомянуть. Или нарочно умолчали? Интересно, что еще я не знаю о муже? Полагаю, многое. Тем интересней.
– Только слышат? – уточнила я.
– Ну… внушить тебе ничего не внушат. А подтолкнуть могут. Или помочь. Иногда нужно забрать у людей страх или подстегнуть яростью. Война, ласточка моя, начинается внутри человека.
Я вновь посмотрела в зал. Кайя допрашивал женщину. Я слышала вопросы, но не ответы, потому что голос свидетельницы был тих. Она боялась Кайя и еще ошибиться, ведь тот, которого обвинили в убийстве, на убийцу не похож.
Они никогда не похожи. Тем и страшны.
– Не волнуйся, ласточка, мои людишки с него точно глаз не спустят.
Слабое утешение. Он уедет. Из города. Из страны… в этом мире хватит городов и симпатичных маленьких мальчиков. Нет. Нельзя позволить ему уйти безнаказанным. И я ведь знаю, как поступить. Но будет ли мой поступок правилен?
– Дядюшка Магнус, – я надеялась, что он поймет и поможет, – вы не могли бы привести сюда Майло? Это мой паж. Светленький такой… только пусть поторопятся.
В замке безопасно.
И люди дядюшки Магнуса – почему-то я сразу поверила, что люди у него серьезные, – не спустят глаз с темноволосого типа, который продолжал лгать.
Я все делаю правильно. Но почему так страшно?
Золотая ласточка уколола запястье крылом. Смелее, Изольда, все получится.
И когда появился Майло, я взяла его за руку – мне самой нужна была опора – и попросила:
– Мне очень нужна твоя помощь.
– Все что угодно, госпожа.
Синие глаза. Светлые волосы. Ангельский облик… и я собираюсь использовать ребенка? Совесть молчала. Использовать – да. Врать – нет.
– Видишь вот того человека? – Я указала на типа, который застыл с видом оскорбленной гордости. – Это нехороший человек. И очень опасный. Но мне нужно, чтобы…
В зале суда было душно. Пылали камины, и жар, исходивший от них, шевелил полотнища знамен. Место это, расположенное в самой старой части замка, никогда не перестраивалось.
Стены из грубо обработанных валунов. И неровный пол. Высокий потолок с гнездами балконов. Четыре узких окна и массивные трубы дымоходов, которые, впрочем, слабо справлялись с дымом. Деревянные скамьи для свидетелей. И деревянные стулья – судьям. Обвиняемому – железная клетка. Но сейчас она пустовала: обвинению определенно не хватало доказательств.
– …и, ваша светлость, я понимаю, что тайные мои враги, желая опорочить честное имя, обвинили меня в преступлении столь отвратительном и ввели в заблуждение эту добрую женщину, слабость зрения которой…
Этот человек не был похож на убийцу.
Он держался уверенно, как держатся честные люди. Он говорил не слишком быстро, но и не медленно, заставляя слушать себя. И вот уже свидетельница, женщина простого рода, засомневалась: вправду ли она видела именно его? Может, и действительно подвели глаза? Ведь было пасмурно и вечер. А плащ с беретом… плащи носят все. И берет легко купить. Что остается? Темные волосы? Так это разве примета?
Платок с монограммой?
О! Это серьезное доказательство, и мэтр Мюрич всецело осознает, сколь шатким становится его положение. Он наклоняется, прижимая руки к груди, а потом протягивает их к несчастной матери, словно желая отдать собственное сердце. И женщина вытирает слезы. Она тоже верит, что мэтр Мюрич не виновен. Остальные с ней согласны. Их эмоции – смесь боли и надежды – глушат все.
Выгнать? В пустом зале будет легче.
В подземельях Магнуса – еще легче.
Но это незаконно. Нельзя пытать людей без веских на то оснований.
Платок украли.
Наглый воришка вытащил его из кармана мэтра вместе с кошельком. О нет, в кошельке была медь, а платок не такой и новый, чтобы мэтр обратился к страже. Он простил воришку – люди должны прощать других людей, не зная, какое злодеяние тот задумал…
