Дата. Время. Место и имена.
Просто и логично.
Осталось лишь сократить список, но Урфин не торопится. И значит, есть причина.
– Маг – наемник. Он делает то, что ему говорят, и вряд ли знает так уж много. Я о другом думаю. Почему именно Тень? – Свернув планы, Урфин подпер ими подбородок. – Должна быть причина.
– Тень незаметна. – У Кайя никогда не выходило думать над абстрактными проблемами.
– Да, но… не знаю. Зачем убивать парня, который ничего не видел? Только издали. Или все-таки видел, но сам не понял, что увиденное важно? А Тень – понял? Рискнул спуститься и отравить воду. И Мэл… зачем ей было писать про Тень?
Отпечатку нашлось место на доске. Резкие линии, неровные буквы. Смешная надпись, если не знать, что кто-то ее на себе резал.
– У нее не оставалось времени. Только чтобы сказать самое важное. Неочевидное. И значит… значит, в этом другой смысл.
Дядя молчит, накручивая на палец атласную ленточку. Губа закушена, в глазах – туман. И Кайя чувствует себя лишним.
– Что, если Тень – это именно тень. Не человека, а…
– Тень с ошейником, – приходит на помощь дядя.
Урфин кивает.
– Тень, которая тень… – Лицо его искажает гримаса боли. – И если так, то искать следует хозяина.
А Магнус оборачивается к доске и рукавом вытирает оставшиеся имена. Кайя понимает без объяснений: сорок лет – предельный возраст для тени. И если Урфин прав, то Совет ни при чем.
Пять дней.
Я что-нибудь сделаю не так. Не знаю, что именно, но сделаю и всех подведу. И тогда останется только с башни сигануть. Помнится, было у меня подобное желание.
Успокойся, Изольда, это просто мандраж.
Предсвадебный.
Гнев успокаивает меня тихим ржанием. Сегодня он при параде: грива и хвост заплетены в косицы и украшены лентами. Синие и желтые.
Лазурь и золото – мои цвета.
Они повторяются на чепраке и попоне. А седло и упряжь отделаны бирюзой. И сегодня я вновь боюсь упасть. Перед всеми. В грязь. Я закусываю губу, чтобы не расплакаться. С седла меня снимает Кайя.
– Все хорошо? – Он смотрит в глаза, а сам стоит против солнца, и лицо в тени кажется совсем черным. Мне чудится неодобрение, хотя на самом деле ему страшно за меня.
В этом мы солидарны: мне тоже за себя страшно.
– Я хотел бы с тобой поговорить. Наедине.
Сержант уводит моего коня. И остальные исчезают. Я заметила, что у здешних людей замечательно получается вовремя исчезать.
– Гнев – хороший конь. – Кайя присаживается на камень – скамеечка Ингрид явно не выдержит его веса – и меня усаживает на колено. – Он тебя не уронит.
– Знаю. – Теперь меня отпускает.
Кайя не позволит случиться плохому.
– Иза, я… этот разговор… есть вещи, которые женщина должна рассказывать женщине. Поэтому извини, если я задену твои чувства. Я просто не представляю, кто еще тебе объяснит и… и не умею обсуждать такие темы.
О? Намечается нечто интересное.
Кайя протянул пузырек темного стекла.
– Это средство, которое женщины используют, чтобы…
Ого, как нам неудобно. Неуютно. И вообще сбежать хочется. Но чувство долга встает на пути.
– …избежать нежелательной беременности. С сегодняшнего дня – по две капли перед сном.
Я теряю дар речи. Как-то мне казалось, что ждут от меня противоположного. Да и этот рецепт, выписанный командным голосом. Мог бы спросить для начала, что я сама по этому поводу думаю.
– Не сердись, сердце мое. Но некоторое время ты будешь это пить.
Следить станет? О да, контроль и еще раз контроль. За всеми.
Наверное, подумала слишком уж громко, если Кайя сказал:
– Контроль – это когда приставленный к тебе доктор следит за тем, чтобы ты это пила.
И полыхнуло так, не по-доброму.
Ну вот, не хватало еще поссориться.
– Почему? – только и хватило что спросить.
– Потому что я не хочу тебя потерять. Ты слишком слаба. А ребенок от такого, как я, – это тяжело для женщины.
Паранойя обрела новую форму? Чувствую я себя прекрасно. Или только чувствую?
– Иза, – Кайя силой вложил растреклятый пузырек в руку, – пообещай, что хотя бы месяц ты будешь это пить. Дальше – решай сама.
– А ты… ты вообще детей хочешь?
Еще один своевременный вопрос. Но Кайя смеется. Мне безумно нравится его смех, особенно который не вслух. Он оранжевый, как апельсины.
– Я буду счастлив, если ты подаришь мне сына.
Дочь, значит, не пойдет. Шовинист рыжий… но заметку сделаем. Сына значит. Подарить…
– Но не ценой твоего здоровья. – Кайя целует меня в макушку. – Так ты обещаешь?
– А если нет?
– Тогда, – он совершенно серьезен, – раньше чем через месяц я к тебе не подойду.
Мало того что шовинист, так еще и шантажист.
Наниматель одобрил первую идею Юго.
И сказал, что сам найдет подходящих людей. Где? Это не должно интересовать Юго. Наниматель благодарен, но не настолько, чтобы Юго забывался.
Наниматель долго думал над второй идеей Юго, но все-таки согласился. И помог сочинить текст. Текст был настолько безумен, что, пожалуй, в него поверят.
Скоро листовки заполнят город. Они – камень, брошенный в воду общественного мнения. А эта вода рождает множество кругов. Юго решил, что подарит одну листовку недоучке. Если тот и вправду умен, то поймет, откуда ждать удара.
И еще одну – их светлости.
На удачу.
Ему понадобится.
Четыре… платье готово. Оно прекрасно, но от этого меня пробивает на слезы.
Сижу, реву.
Себя жалею. Отрешенно так жалею. По абстрактной причине, сформулировать которую сама не в состоянии. И главное же, чем больше меня утешить пытаются, тем громче реву.
Нет, нашей светлости не плохо.
И не болит ничего.
И вообще в принципе, глобально рассуждая, все великолепно. Только плакать хочется. Может, у меня просто эмоции на слезные железы давят? В какой-то момент понимаю, что пора бы остановиться – вон и Тисса уже всхлипывает, видимо, из врожденной женской солидарности. А вдвоем рыдать не так интересно.
Ух, отпускает.
– Моя мама, – Тисса шмыгает носом, кончик которого покраснел, – говорила, что перед свадьбой три дня плакала. Но потом познакомилась с папой и поняла, что все не так и плохо.
Три дня? Нет, подобный подвиг мне не по плечу. Да и с Кайя я знакома, поэтому ограничимся нынешним приступом и будем считать, что дань женской истерике отдана. Тем более что нам еще украшения выбирать.
