– Кто там с утра пораньше! Суббота ведь! Нина, меня нет! Я ушла, уехала, умерла!
– Что вы такое говорите, Ганна Федоровна, – упрекнула Нина, просовывая в ванную комнату руку с телефонной трубкой и кончик любопытного носа. – Вот, уверяют, что важное…
Слабый, далекий, насморочный голос:
– Я студентка Ксении Адамовны. Она умерла. Сердечный приступ.
Ганна уронила трубку в радужные, шуршащие пузырьки пены.
Она стояла у гроба в просторном, прохладном вестибюле университета. Шла гражданская панихида. Было много речей, цветов, и слез, но из родственников присутствовала только она одна. Почему отец не смог приехать похоронить сестру? Ганна задала себе этот вопрос, и тут же забыла. Ей было не до того – клубилась в душе невыносимая горечь, перехлестывала через край, изливалась горючими слезами. Маленький, почти детский гроб Ксении Адамовны, ее восковые ручки, сложенные на груди, и кроткое лицо! Как же Ганна виновата перед ней! Бросила, забыла, не помогала, не была рядом, когда тетя Ксана испустила последнее дыхание! Быть может, Ксения Адамовна и не нуждалась в опеке племянницы. Только сейчас Ганна поняла, что ее тетка была не просто чудаковатой горбуньей – ее любили, ценили, уважили многие люди, и вот теперь люди эти стоят перед гробом и плачут, не стесняясь своих слез! Преподаватели, аспиранты, студенты… И говорят такие чудесные слова, каких не бывает в жизни, Ганна, во всяком случае, давно не слышала, давно не произносила, давно забыла их! «Долг», «служение», «просвещение»! А как же «дивиденды», «бартер», «пиар»? Новые слова Ганна только зазубрила, но от этого они не стали понятнее, роднее… Оказывается, они полны пустоты, зияющей, холодной, бездонной пустоты. Оказывается, она тратит свою единственную жизнь на чепуху! Зарабатывает деньги, которые ей не нужны, живет с мужчиной, который день ото дня все равнодушнее к ней, и даже ребенка не родила! Никому добра не сделала… А ведь жизнь так коротка, и…
И тут она вспомнила.
Пришедшие на панихиду стали свидетелями уникального для скорбной обстановки зрелища – родственница усопшей, эффектная дама в трауре, расхохоталась прямо над гробом. Впрочем, ей тут же передали успокаивающие капельки и стакан воды, ибо что это могло быть, как не истерика? Ганна выбивала дробь зубами по краю стакана, мучительно пытаясь понять: не сошла ли она с ума? Но чувствует себя она совершенно адекватной. Говорят, сумасшедшие никогда не считают себя сумасшедшими. Что ж, если она и спятила, то стоит просто вести себя прилично, и никто не помешает ей жить, как она хочет.
А она хочет жить иначе! Она покинет «Лебяжье ущелье», но перед этим отделает его заново, изгонит зеркала, люстры и провонявшие похотью матрасы, сделает его чистым, наивным и веселым, как девчонка в ромашковом венке. Пансионат заслуживает лучшей участи, нежели служить публичным домом для нуворишей! Ганна отдаст «Лебяжье ущелье» под детский дом. А сама поедет к своим, в Балакин. Как давно не видела она родителей? А братья? Они, наверное, уже взрослые парни. А Наташка, сестренка? Может, даже замуж выскочила! И еще была маленькая, Ганна даже не помнила, как ее зовут. Ганна поможет всем, у нее хватит денег на то, чтобы купить своим, скажем, уютный коттедж, такие когда-то строились на окраине Балакина для семей военных. Интересно, отец наскреб себе на машину, он всю жизнь о ней мечтал? Да нет, какое там, дефолт за дефолтом! Что ж, она купит ему тачку, самую шикарную, какую можно достать за деньги!
А Юрий… Он волен поступать, как хочет. Она не будет больше вцепляться в него, пусть выберет свой путь. Захочет ли муж остаться с ней – Ганна примет это с благодарностью. Уйдет – поплачет, а потом все же утешится. Она найдет еще мужчину, который полюбит ее, а потом она родит ребенка, и, быть может, не одного! Потом, быть может, ей придется оставить своего мужа и детей, и одной идти в ожидающее ее бессмертие…
Юрий удивился перемене, произошедшей в его жене, которая вернулась с похорон. Ганна была, казалось, не в себе, она улыбалась и плакала, шептала что-то, хрустела пальцами. Ее, конечно, можно понять – сегодня схоронили ее тетку. Хотя, Ганна, кажется, не была к ней особенно привязана? Кто их поймет, женщин!
А вдруг Ганна так расстраивается вовсе не из-за тетки? Вдруг она что-то заподозрила? Выследила его? Или он проболтался во сне, выдал свои темные замыслы?
– Теперь наша жизнь изменится, – сказала вдруг Ганна, словно отвечая на мысли мужа. – Все будет иначе, Юра. Иначе, понимаешь?
– Нет, я пока ничего не понимаю, – осторожно ответил Юрий.
Жена потрепала его по плечу – высокомерный, покровительственный жест, и он снова почувствовал, как когда-то, ток могущества, исходящий от нее. Такой же ток исходил от Маргариты… Сияние власти, сияние силы! Быть может, он поторопился? На секунду Юрий усомнился даже в своей любви к Тоне, но на самом деле усомнился он в том, что эту надменную и прекрасную женщину можно убить.
И сейчас же вспомнил, что Тоня ждет его на обычное ночное свидание. Ганна же, казалось, вообще не собиралась ложиться спать. Она открыла сейф, принялась перебирать свои драгоценности. Раскладывала их кучками, что-то бормотала. Кое-что из этих побрякушек Юрий видел еще на Маргарите, кое-что жена покупала сама. Все это останется ему, если Ганны не станет. Эти аметистовые серьги он вденет в ушки своей невесте…
– Я иду спать, – заявил он, притворно зевая. – А ты, дорогая?
– Мне пока совсем не хочется. Ложись, не жди меня.
Он ушел в спальню, лег и погасил свет. Когда же она угомонится? Совершенно невозможно столько ждать. Тоня будет в гневе. Вчера она так и ушла, не утолив его любовной жажды. Сегодня… Нет, это невыносимая пытка, это надо прекратить!
Но вот, судя по звукам, жена сложила свои побрякушки в сейф и погасила свет в кабинете. Но в спальню не пошла, направилась вниз. Хлопнула входная дверь, и Юрий вскочил. Куда это Ганна собралась на ночь-то глядя? А если она столкнется с Тоней, если та не сдержится и наговорит ей черт знает чего? Он заныл сквозь зубы, закрутился на месте. Ему хотелось провалиться сквозь землю, оказаться за сто километров отсюда, не видеть и не слышать ничего!
Стриженый затылок жены мелькнул на тропинке, ведущей к озеру. Она была одета в махровый халат, на плече – банное полотенце, расписанное разноцветными колибри. Жена собралась искупаться, ей часто приходили в голову такие фантазии, она даже зимой окуналась в прорубь. Сумасшедшая! Что ж, если Тоня не будет лезть на рожон и затаится в ротонде, то Ганна ее не заметит и все сойдет с рук. Из окна спальни открывался замечательный вид на озеро, была видна и сахарно белеющая ротонда, и спуск к воде. Ганна плавает плохо, она поставила на берегу озера лесенку со ступенями, уходящими в воду, чтобы можно было окунуться, держась за перила, – и айда на сушу! Но теперь она, кажется, решила сделать большой заплыв. Как неловко она бултыхает руками, плывет по лунной дорожке, а луна нынче огромная и желтая, как тыква!
И словно черная молния метнулась из ротонды, вошла в воду бесшумно, без брызг, и заскользила к плывущей женщине. Юрий заметил ее. Заметил и понял, что Тоня хочет сделать.
