Все охотно согласились с тем, что пора ужинать. Только президентская дочь и мужчина, в котором ей нравился неукротимый характер, выглядели явно недовольными. Когда гости покинули виртуальный сад, чтобы дать возможность прислуге сервировать стол к ужину, Духон краешком глаза заметил, что Таня и Огнев отошли к углу, противоположному выходу из зала. Чтобы им не мешать, он вежливо удалился.
Зато чуткий микрофон за воротником дворецкого, ловко установленный майором Понсеном, безошибочно выделил русскую речь среди звона сервировочной посуды и приборов, перетаскивания кресел и прочей предобеденной суеты.
– Не делай этого, Таня, – жестко и безальтернативно, словно это был приказ, говорил ей Огнев.
– А я думала, ты меня поддержишь, – без какой-либо тени сомнения ответила она.
– Таня, ты не понимаешь, что тогда это решение было не только твое. И согласие не только твое. Это было общее решение. Это, в конце концов, был политический выбор для всей страны.
– Это мы решили, что нужно стране, – спокойно, как будто речь шла о чем-то самом обычном, возразила она. – А может, стране нужен такой Президент, как нынешний? Или какой-то другой? Зачем страну насиловать? Зачем меня насиловать? Ради страны? Ради нас? Так пойми, я не хочу! Я хочу совсем другой для себя доли. Я давно стала бабой, наконец. Ты это понимаешь?
Напор и страсть, с какими Таня произнесла последние фразы, заставили Огнева взять ее руку в свою. И холеным указательным пальчиком прикоснуться к ее губам. Это могло означать что угодно. Мол, не надо громких слов. Или: здесь не место. Но она неожиданно резко и холодно остановила этот порыв.
– Это не каприз. После обеда я все равно скажу о секретном приложении к меморандуму. Пусть хотя бы все знают. А там посмотрим.
– Не делай этого, Таня. Еще раз прошу тебя. – Огнев говорил вкрадчивым голосом отчима датского принца Гамлета: – «Не пей вина, Гертруда»…
Татьяна недобро отмахнулась и направилась к выходу:
– Я думала, ты меня поймешь. Но, увы…
Ни он, ни она не обратили внимания, что сад, в котором они находились, превратился в белоснежный зал, украшенный лепниной, выполненной в классическом стиле, с тяжелыми темно-зелеными гардинами на окнах, со строгой позолотой ваз и канделябров. Обоим сейчас было не до творческих упражнений господина Мартена.
Глава 9
В отеле «Нормандия» светились три окна. Никто из московской бригады оперативников так и не сомкнул глаз. Только водители, просидевшие весь минувший день за рулем, спали беспокойным сном. И еще Мацкевич, учитывая его далеко не юный возраст, позволил себе поспать часа три.
Именно в эти три часа руководитель бригады Попов предпринял попытку изъять кассету из записывающего устройства, которое накануне вечером было спрятано в машины местного булочника. Он буквально силой вытолкнул Виктора Понсена из отеля, чтобы тот смотался к Мартену и сменил кассету. И сколько майор ни уверял, что запись может безболезненно осуществляться хоть целые сутки напролет, Попов настоял на своем.
Деревня глубоко спала праведным сном. И лишь когда майор свернул за поворот, сразу увидел искры из трубы над одним из домов. Лето, а топят, удивился он подобному расточительству. Умеют жить французы!
Приблизившись, он разглядел группки людей, гуляющих по парку. Виктор никак не ожидал застать в столь поздний час прогулку высокопоставленных московских гостей. Ему просто было невдомек, что после тяжелых во всех смыслах этого слова посиделок в виртуальном саду Мартена людям просто захотелось на воздух теплой нормандской ночи. Откудато сбоку доносились пряные запахи готовящейся на открытом огне еды. От этих запахов у майора засосало в пустом желудке. Подкинуть в него иной еды оказалось делом невозможным: в восемь вечера в Гасе вся торговля заканчивалась, а в баре отеля предлагалась лишь легкая выпивка.
Понсен окончательно понял, что выполнить приказ начальника невозможно. По парку постоянно бегала прислуга, из чего майор сделал вывод, что ужин еще не закончен, а может, и не начинался.
Тем не менее любопытство взяло верх, и он двинулся дальше, предусмотрительно перейдя с правой обочины дороги, вдоль которой, собственно, и шел забор, на левую, которую практически не доставали блики света, исходящие от фонарей и окон. Пройдя еще несколько шагов, Понсен остановился как вкопанный. До него донеслись обрывки фраз двух теней, стоявших близко к решетке ограждения парка.
– Жаль, что нам не удалось поговорить перед началом встречи. Понимаете, я нахожусь в каком-то вакууме. Своим визитом ко мне Умнов не то что напугал, но сбил ориентиры. Вы же понимаете, мне уже за семьдесят. Не тот возраст, чтобы играть в партизан.
– Это понятно, и все же, если откровенно, что вы думаете, Степан Ефимович?
– Все это дурно пахнет. Может, вы знаете нечто такое, что толкает вас к более открытым действиям? Тогда объясните. Я же понимаю, что вы играете в нашей встрече далеко не последнюю роль…
Мужчина, которого, в отличие от собеседника, Понсен сразу признал – это был Духон, снова закурил:
– Что объяснять? Что страна в глубокой ж..? Тут, в Нормандии, я как бы со стороны смотрю на многое. Может, Президенту говорят другое. Но здесь, на Западе, нас, откровенно говоря, ни во что не ставят. И заметьте, здесь отчетливо видят, как страна откатывается в прошлое. А ведь еще пять – семь лет назад смотрели с надеждой. Пусть с робкой, но все же с надеждой. Да что я вам рассказываю. Вот Президент недавно к вам приезжал? Так?
– Верно, приезжал. Только к чему это вы вспомнили?
– А к тому, что, находясь рядом, вы смотрели на него с тихим обожанием. Но стоило ему уехать со своей камарильей, как снова вы в сомнениях: туда ль идем мы с Пятачком?
Степан Ефимович Дедов, а это именно он уединился с нормандским затворником-олигархом, хотел было что-то возразить. Даже по-старчески крякнул, словно прочищая горло. Но Духон его остановил:
– Не надо со мной полемизировать. Это вы оставьте на десерт и полемизируйте сколько хотите с Эленским, Бурнусовым, Огневым, Ураловым, наконец. По отдельности с каждым или со всеми сразу. Как угодно. Со мной не надо. Я есть хочу и поэтому ужасно злой. Вот, кстати, о еде. Сейчас я знаю только одно – что жутко хочется есть. Если бы я так же точно знал обо всем, что мы здесь обсуждаем! Увы. Мой желудок убедительно требует: еду давай. И все мне ясно. Душа моя, простите за высокопарность, особенно к ночи, можно сказать, тоже кричит. Но знаете, как-то невнятно. Неубедительно.
– У меня схожее чувство, – согласился Дед.
– Вот поэтому вам, Степан Ефимович, я откровенно и скажу. Вы знаете, что я очень хорошо отношусь к Уралову. Не потому, что мне от него что-то надо. И к его преемнику у меня очень даже милое отношение. Причем задолго до того времени, как он пошел во власть. И сильно сомневаюсь, что он подомнет под себя Конституцию. Да скорее всего и мизинцем не тронет. Тут Уралов прав. Меня беспокоит другое. То, что его выбор и поддержка кандидатуры-2008 могут стать катастрофично ошибочными. И вот тогда нужно воспользоваться меморандумом. Чтобы оградить страну от мотыльков-однодневок. Гэбистов, министров, железнодорожников, пиарщиков, нефтяников… Вон сколько их. Как тараканы из всех щелей прут… И нам надо помочь Президенту устоять против разных соблазнов. Полагаю, об этом и надо говорить после ужина. А теперь пойдемте, дорогой Степан Ефимович, жутко хочется есть. Кстати, если вы задержитесь здесь на денек, приглашаю. Помните, как-то в девяносто восьмом вы меня шашлыками кормили? Теперь – мой черед. Я даже шашлычницу из Москвы привез. У них здесь, во всей Франции, не смог найти, представляете?
