Первые дни суда Добровольский просидел, словно в прострации, тупо уставившись в пол. Стыдно ли ему было? И за что стыдно, если все же было стыдно? События, которые предшествовали суду с того самого дня, когда он привез в дом сначала Диму, а затем и Настю, он пережил довольно легко. Но когда начался суд на виду у всего города, интуиция упорно подсказывала ему, что просто так отвертеться вряд ли удастся. Поначалу Владимир Андреевич еще лелеял надежду, что его как свидетеля судья сразу же попросит из зала. Так, по крайней мере, происходило в фильмах, которые он видел. Но этот сладостно ожидаемый момент никак не наступал. Его намеренно оставили в зале. Поэтому ничего не оставалось делать, как слушать и вспоминать...
Однажды Настя рассказала ему странную историю о том, что к ней на улице в очередной раз прилип какой-то немолодой мужчина.
– Что значит – «в очередной раз»? – спросил опекун, догадываясь, какой ответ его ждет.
– Просто я не хотела вас огорчать, – призналась Настя. – Он приставал ко мне и раньше...
Добровольский не знал, как реагировать на новые подробности. В описании человека, который преследовал девчонку, ему смутно угадывался кто-то знакомый. Но он упорно предательски гнал от себя эту мысль, заставляя Настю вспоминать детали.
– И что тебе говорил этот человек? Угрожал?
– Я не знаю, как угрожают. Поэтому я могу ошибиться. Наверное, угрожал. «Запомни, милашка, со мной так не обращаются, – прошипел он как змея, когда я оттолкнула его руку. – Передо мной мужики по струнке стоят, а бабы дерутся за право меня ублажать. Тебе ясно? Подумай хорошо, купаться будешь в роскоши. А нет, ох как сильно об этом пожалеешь!..» Эти слова можно считать угрозой? – спросила Настя, пригвоздив своим детским вопросом Добровольского к спинке дивана.
Он трусливо ушел от ответа, пообещав, что разыщет обидчика.
Настю это обещание ничуть не успокоило. Скорее, она разволновалась еще больше. Но совсем не потому, что угрозы незнакомца ее напугали. В первый раз было даже страшнее. Просто она заметила, что стоило незнакомцу появиться на горизонте, как что-то вновь круто поворачивалось в ее жизни. Но теперь Настя не хотела никаких перемен. Теперь ей было что терять.
– ...В две тысячи пятом году Анастасия Уфимцева тайно родила дочь. Дмитрий Сироткин к своей чести не отрицает этого факта. Я имею в виду, что отцом ребенка является он. Ни для кого не секрет, что иные молодые люди, совершив подобного рода совращение малолетней, отказываются признавать свое отцовство. Я лично участвовал в подобных процессах, – добавил Гришайло, обращаясь больше к присяжным, чем к судье. – Но я задаюсь вопросом: как повел себя во всей этой истории опекун, гражданин Добровольский, о котором я уже кое-что рассказал несколько выше?
Владимир Андреевич вновь услышал, что говорят о нем.
– Гражданин Добровольский поначалу не был осведомлен о беременности Уфимцевой, во что можно поверить, учитывая ряд обстоятельств. Но так или иначе, позже он лично принимал участие в том, чтобы скрыть сам факт рождения малютки. И это вопреки заявлению Сироткина, что он официально требует признать себя законным отцом ребенка.
– Что двигало этим гражданином, суду еще, видимо, предстоит разобраться. Возможно даже не в рамках данного судебного процесса. – Председатель суда Зуева позволила себе прервать затянувшееся выступление обвинителя и решительно предложила перенести его на следующее заседание. – Обвинение не возражает? – спросила она. – Виталий Титович, я к вам обращаюсь?
– Если вы намекаете на то, устал я или нет, то замечу, что я бодр как никогда. Но, ваша честь, уважаемая публика, наверное, иного мнения. Так что я слушаюсь и всецело повинуюсь. Только позвольте еще пять минут. Так сказать, поставить логическую точку. Вы все слышали, уважаемые товарищи, что буквально пару минут назад, говоря про подсудимого и его похвальное желание признать себя отцом ребенка, я употребил слова «к его чести». Но сейчас мы его судим не за отсутствие чести, а по уголовной статье Уголовного кодекса. Изнасилование и честь несовместимы. Поэтому я прошу исключить мою неосторожную фразу из протокола, а присяжным заседателям не принимать ее во внимание. В конце концов, возможно, подсудимый Сироткин, признавая свое отцовство, априори хотел заполучить себе индульгенцию перед будущим судом.
– Возражаю. Подобное предположение ничем не подкреплено, – с места подала реплику адвокат Черняк.
– Принимается, – согласилась Зуева.
Однако Гришайло как ни в чем не бывало продолжал. Крючок для присяжных он уже забросил.
– Возможно, подсудимый надеялся на свой достаточно юный возраст? Что его собственное несовершеннолетие спасет его? Возможно, он также надеялся, что недоказанность фактов насилия или сексуальных извращений с его стороны убережет его от суда? Святая наивность... Предвижу, здесь завтра-послезавтра наверняка будут много разглагольствовать о любви двух сердец. Ничего не имею против. Но заранее хочу напомнить – в УК нет такой статьи. Есть – изнасилование! И еще одно обстоятельство: кого изнасиловал Сироткин. Отвечу. Он изнасиловал юную девушку, чье физическое состояние, точнее, умственное развитие не позволяло ей адекватно воспринимать происходящее. А это, как говорится, чревато в большей степени. На этом позвольте мне сегодня закончить, господа.
У судьи Зуевой создалось впечатление, что свой последний пассаж Гришайло специально произнес под занавес. Чтобы не дискутировать. Хотя о чем дискутировать, она, признаться, не поняла. И судя по виду адвоката Черняк, та тоже оказалась не в теме. В материалах дела действительно ни о каком неадекватном состоянии пострадавшей не было и речи.
Присяжные начали потихоньку покидать зал. Только Настя и Добровольский продолжали сидеть на своих местах как околдованные. «Неужели любить друг друга – преступление?» – думала девушка. Эта мысль, как кувалда, бьет в голове. Изнасилование, сексуальные извращения... Эти люди разве ничего не понимают? Неужели они никогда не любили? Или любили не так, как они? Когда, с трудом дождавшись момента, они устремлялись друг к другу, а потом, не в силах остановиться, ласкали любимого, погружаясь в новое измерение. О ребенке они и вовсе не думали, хотя что плохого в том, если на свет появляется маленькое существо? Столько кругом больных, ущербных, влачащих жалкое существование, почему-то до них никому нет дела? Пока они сами жили по разным детским домам, всеми брошенные и забытые, никого их судьба не волновала. А теперь, когда понастоящему счастливы, какие-то чужие и незнакомые люди судят их. «Почему они позволяют себе говорить, о чем хотят, но ни разу не сказали главного – о том, что я выстрадала свою любовь!» – хотела крикнуть Настя вдогонку прокурору, судье, присяжным.
...Она страшно растерялась, когда впервые почувствовала, что с ней что-то не так. Что ей плохо. Ее постоянно тошнило, выворачивало наизнанку. Странно. У нее ведь никогда ничего не болело. Одно хорошо, что в эти дни, впрочем, как почти всегда, домочадцев не было. Настя справедливо решила, что это даже к лучшему. Все пройдет, и никто не заметит ее недомогания. Но все повторилось на следующий день, через день. Потом все опять прошло, но ненадолго. И так до тех пор, пока Настя не почувствовала, как под сердцем у нее осторожно и даже деликатно дает о себе знать живое существо, плоть и кровь ее и любимого человека. Странное чувство. Оказаться беременной, да еще и в ее ситуации? Другие женщины наверняка гордятся, к ним все подчеркнуто внимательны. Но все это не для нее. Вряд ли ее ребенок мог вызвать всеобщую любовь окружающих. Они и так смотрят на нее как на инопланетянку. А школа? Что она скажет в школе, как объяснит? Хорошо еще все привыкли, что она носит просторную одежду. Так что долго никто ничего не заметит. А там летние каникулы. Что-нибудь придумается... Димке тоже надо сказать. Он же скоро станет папой!
