– Вы верующая?
– Православная. Почему вы вдруг спросили?
– Сам не знаю. Внешность у вас какая-то не местная... Европейская.
Он только сейчас заметил, что стоящая перед ним женщина необыкновенно привлекательна, но красота ее не сразу бросается в глаза. В ее облике ощущалось какое-то неподдельное природное достоинство, врожденный аристократизм, а за мраморной неприступностью красоты угадывались искренняя доброта и сердобольность. Наверное, такое странное сочетание и заставило его затеять этот ничего не значащий разговор.
– Вы полагаете, что русские люди утратили европейские черты? – медленно уточнила она. – Возможно, в какой-то мере вы и правы. Большевики на корню уничтожили лучший генофонд. Говорят, очень часто они хватали людей не за убеждения, а за их внешность. Если благообразен – к стенке. По-своему они были правы: у благородного человека убеждения всегда написаны на лице.
– Честно говоря, я так глубоко над этим не задумывался, – смутился Добровольский. – И что же написано на моем лице? Кстати, простите, не представился – Владимир Андреевич, можно Володя.
– Меня зовут Аглая Волосова. А на лице у вас, уважаемый Володя, написано, что вы, увы, не из аристократов. Но глубокая печаль, так сказать, сплин, присутствует. Вы случаем не из бывших? – лукаво прищурилась Аглая. – Фамилия у вас, знаете ли, такая звучная. Добровольский!
– Нет уж! – испуганно отмахнулся он. – Скорее из этих – как там раньше говорили? – из разночинцев. В анкетах пишу «из служащих». Советских, естественно...
– Покажите вашу руку, – неожиданно попросила Аглая.
– Зачем?
– Не бойтесь, не укушу. Показывайте скорее.
Добровольский протянул ей свою ладонь.
– Видите эту изломанную линию? – произнесла, подняв на него глаза. – У меня такая же. Стало быть, нас ждут в жизни серьезные испытания.
От Владимира не укрылось, что это случайно сорвавшееся «нас» заставило ее покрыться румянцем. Неожиданно он ощутил, что ее красивые нежные пальцы продолжают держать его ладонь. Она это поняла и, словно обжегшись, постаралась немедленно исправить ошибку.
– Хироманты советуют таким людям держаться подальше друг от друга, – торопливо отдернула она руку.
– Я не верю гадалкам. Хотите, заключим пари и проверим?
– Зачем же проверять?
– Не знаю... Я здесь в командировке, даже не с кем пообщаться...
– Лучше и нам не общаться, – неуверенно возразила она. – Простите, меня ждут.
Аглая резко повернулась и пошла обратно в операционную.
– Я все равно вас найду! – крикнул ей вслед Добровольский.
За два дня у него не выпадало ни минуты свободного времени, чтобы сосредоточиться на чем-то личном. Своего однокашника по военному училищу Гришку Пряхина он встретил совершенно случайно, когда забежал на минутку в штаб армии, чтобы позвонить в Москву и уточнить у начальства, долго ли ему еще кантоваться в Тирасполе. Вразумительного ответа он так и не получил, видимо, в верхах опять что-то не складывалось. Обозленный Добровольский вышел в коридор и натолкнулся на Пряхина.
Гришка никогда ему особенно не нравился. В училище за ним закрепилась сомнительная репутация: курсанты были убеждены, что, прикрываясь комсомольской принципиальностью, он кого угодно мог заложить начальству. Правда, с тех пор утекли годы. Многое забылось, многое пришлось осмыслить заново. Была служба, был Афган, где Добровольский научился больше доверять людям. Там просто не получалось иначе.
Узнав, что однокашник прибыл в Тирасполь в командировку, Гришка, несмотря на свои досрочно выстраданные подполковничьи погоны, сбил с себя спесь и заинтересованно спросил:
– Живешь-то где? Наверняка в «Аисте». Но там же срач! Зачем тебе это нужно?
– Надо же где-то жить.
Немедленно забирай вещи и ко мне. Есть бумажка? Запиши адрес и телефон.
Вечером он без особого труда разыскал Пряхина. Тот действительно жил в добротном доме в самом центре города.
Они засиделись допоздна. Гриша о службе своей говорил мало. Добровольский, которому все опостылело, его не расспрашивал и о себе тоже старался не распространяться. На откровенности почему-то не тянуло, зато они вволю наговорились о прошлых временах, об однокашниках, которых разбросало по огромной стране. Посетовали на мизерную офицерскую зарплату, ругнули, как положено на кухне, власть, правительство и генералов – одним словом, приятно отметили встречу.
Когда время перевалило далеко за полночь, Добровольский поднялся из-за стола, намереваясь уйти, но Пряхин и слышать ничего не хотел.
– Места тут навалом. А у меня есть еще раскладное кресло – специально повсюду за собой таскаю. Завтра с утра отправлю ординарца в гостиницу за твоими вещами, так что можешь ни о чем не волноваться.
Пряхин настаивал искренне, и Добровольский не стал противиться. Он остался, даже не предполагая, что вскоре на многие годы вперед определит свою судьбу.
Утром голова не хотела отрываться от подушки, будто кто-то накануне залил в нее свинец. Во рту пересохло, трудно было ворочать распухшим шершавым языком. Собрав остатки утраченной воли, Владимир заставил себя сесть. Когда туман понемногу рассеялся, он побрел на кухню. На столе – лишь грязные тарелки с остатками вчерашней закуски и недопитая бутылка коньяку. Он повертел ее в руках – на дне плескалось немного жидкости. Ну и гадость!
Добровольский вылил остатки в стакан, зажал нос, долго настраивался, но так и не сумел глотнуть. Организм решительно протестовал. Он кинулся в ванную, до конца открыл кран и подставил голову под плотную освежающую струю. Через пару минут боль в висках отпустила, тошнота прошла. Он несколько раз судорожно глотнул воду, уткнувшись лицом в ладони, и даже не ощутил ее вкуса. На столе он заметил небольшой листок бумаги. Гриша писал второпях.
«Старик, извини, служба. Я отчаливаю на пару дней, до четверга. С квартиры не съезжай, обидишь. Она в твоем полном распоряжении. Можешь не церемониться, если что, и баб приводи. Не забудь только и на мою долю припасти. Вернусь – отметим. Ключи под ковриком у вешалки. Кстати, вчера замечательно посидели».
Добровольский вышел в коридор, задрал коврик – под ним действительно лежала большая связка ключей. Может, по городу побродить? Тоже глупое занятие, лучше еще поспать, чтобы мозги окончательно встали на место.
Он снисходительно позволил голове вновь уткнуться в подушку и моментально провалился в глубокий сон.
Разбудил его настойчивый стук в дверь. Кому это неймется? Хмель выветрился, Владимир бодро вскочил с постели, доведенными до автоматизма движениями натянул форму и побежал открывать. Странно, почему не позвонили? Там, на косяке, кнопка – она была красная и легко бросалась в глаза. Стук повторился. Он был уже в коридоре и быстро распахнул дверь...
Перед ним в легком домашнем халатике стояла... знакомая медсестра. От неожиданности Добровольский даже не поздоровался. Женщина выглядела растерянной. Глядя мимо и не узнавая его, она смущенно пролепетала:
