Бахтин уже готов был ответить утвердительно на ее вопрос и добавить нечто вроде того, что имеющиеся у него факты легко подтвердят тенденциозность выдвинутых обвинений против Сироткина, как его подзащитный неожиданно для всех громко попросил судью:
– Я хочу срочно переговорить с моим защитником. Наедине. Можно?
На мгновение опешив, поскольку еще ни разу в ходе суда подсудимый никого и ни о чем не просил, Галина Николаевна испытующе посмотрела на Бахтина: мол, знает ли тот, о чем речь, потом перевела взгляд на Диму и только тогда громко сказала, что у суда нет оснований отказать ему в просьбе.
Защитник подошел почти вплотную к подсудимому, максимально, насколько это было возможно, закрыв его спиной от присяжных.
– Вы желаете, чтобы мы удалились в заднюю комнату? Или можете высказаться здесь?
– А как лучше? – спросил Димка.
– Признаться, не знаю, молодой человек. Смотря о чем вы желаете со мной поговорить.
– Я написал письмо прокурору. Точнее, заявление, – опустив глаза, сообщил Сироткин.
– Позвольте полюбопытствовать, о чем? – насторожился адвокат. – Я же просил вас, молодой человек, все, что касается процесса, предварительно согласовывать со мной.
– Это не касается процесса, – еще больше опустив голову, пояснил Димка. – Это касается только меня. Я так решил. Если мне нельзя любить Настю, как любят другие мужчины, и если все беды идут лично от моей слабости, нет, неумения любить ее издали... Вы понимаете меня?
Бахтин быстро кивнул, что понимает, хотя на самом деле пока не понимал ни черта.
– Я решил подвергнуть себя стерилизации, – наконец выпалил Сироткин. – И написал заявление вон ему. А он молчит, уже четыре дня прошло. Если не разрешат направить меня к врачу, то я сам! Понимаете? Тогда от меня больше не будет зла, за которое меня судят...
Только сейчас до Бахтина стал доходить смысл задуманного его подзащитным. Борис Фиратович повернул голову вправо, словно провожая взгляд Сироткина, обращенный прокурору, заметил, как тот недовольно заерзал на стуле.
– Ну, вы меня удивили, молодой человек. Может, вам лучше удавиться?
– И об этом я думал, – искренне признался парнишка. – Но кто же тогда будет отвечать за Настю и нашу Оксанку?
– Вот это по-мужски, разумное замечание. А лишить вашу Оксанку шанса иметь брата? Настю – сына? Это разве разумно? Я бы на вашем месте еще раз подумал. Люди нередко Богу молятся, чтобы родить ребенка, а вы добровольно отказываетесь от природного человеческого дара. Надо же? Решиться на такое?! – в сердцах, но едва слышно воскликнул Бахтин. – В мировой истории люди нередко готовы были расстаться с жизнью, но не допустить подобного надругательства над собой. Так-то, молодой человек. И потом, с чего вы решили, что если вас, так сказать, стерилизуют, это позволит ускользнуть от правосудия, снять нелепые обвинения, – словом, обрести долгожданный покой и свободу? Вы этого, как я понимаю, хотите? Увы, не получится... Впрочем, зачем я трачу на вас свои эмоции. Вы же только что меня серьезно обидели.
Сироткин удивленно уставился на своего защитника:
– Я вас не обижал.
– Обидели. Обидели. Я почти уверен, что вытащу вас с этой скамьи, трачу неимоверные усилия, а вместо понимания и благодарности, пусть даже авансом, слышу этот бред про какое-то заявление прокурору, стерилизацию. Что вы будете делать со своей «стерилизацией», если защита выиграет дело? Думаете, Настя, вам скажет спасибо, когда вы вернетесь домой? Ну, может быть, в первую ночь и скажет. – У Бориса Фиратовича возникло непреодолимое желание погладить мальчишку по голове, но в этот момент он услышал за спиной ненавязчивый стук судейского молоточка. И то верно, их приватная беседа затянулась. – Так что подумай, пока еще сидишь. После некогда будет думать. Да возможно, и поздно. – Последнюю фразу адвокат сказал намеренно громко, чтобы услышал прокурор.
Тот уже давно безуспешно ерзал в кресле, демонстративно хватался за голову, вскидывал руки, видимо, к Богу, лишь бы привлечь внимание судьи и присяжных. Поэтому, как только Бахтин вернулся на место, он незамедлительно вскочил и чуть ли не подбежал к Зуевой:
– Ваша честь! Когда кончится этот цирк? Разве не понятно, что господин защитник намеренно затягивает процесс, прибегая при этом к дешевому спектаклю? Товарищи присяжные тоже в недоумении. Заседания постоянно откладывались, переносятся, лишь бы протянуть время. Последнюю затяжку вы все видели только что, я имею в виду душещипательную беседу защитника с подзащитным. Между прочим, опять дотянули до перерыва... Вот вам, товарищ, Клим Яковлевич, не надоело протирать штаны в бездействии? – Прокурор неожиданно обратился напрямую к старосте присяжных, завучу местной школы Алмазову.
Подобные методы воздействия на присяжных вряд ли могли произойти где-то еще и уж тем более поощрялись. Но в этом патриархальном уголке, когда дети Гришайло ходили на уроки литературы к учителю Алмазову, а прокурор по-соседски просил не портить им аттестат, многое представлялось в порядке вещей и не возбуждало даже судью.
– Не знаю, вправе ли я? Но, на мой взгляд, суд действительно затянулся, – степенно согласился Алмазов. – У меня же вообще катастрофическая ситуация, летом куда ни шло, хотя тоже не сахар – огороды, внуки. Но сейчас у меня, простите за напоминание, уже школа, руководство... Правда, я слышал, сегодня все может закончиться. Приговор и прочее.
– С чего вы взяли? – строго, по-прокурорски, спросил Гришайло.
– Город маленький, – уклонился от прямого ответа староста, повернув голову и как бы ища поддержки у сидящих рядом присяжных – местного депутата и владельца магазина Юрия Стронго и банковской служащей Евы Заломовой.
Слухи по поводу суда в городе действительно бродили самые разные и на любые вкусы.
– А точнее? – не унимался прокурор.
– Уважаемый Виталий Титович, вы, часом, ничего не перепутали? Перед вами не подсудимый и не свидетель, а присяжный заседатель, – попытался урезонить его адвокат.
– Ничего. Мне скрывать нечего, – примирительно ответил Алмазов, аккуратно протирая платочком очки. – Я слышал, что сегодня будут объявлены результаты экспертизы по Уфимцевой. Ну и вообще пора. Тем более всем все ясно.
– Интересное дело. Суду не ясно. Прокурору не ясно, а присяжным все ясно! – возмутился Гришайло. – Могу сообщить тем, кому ясно. Так или иначе, налицо факт нарушения закона: склонение к сожительству не просто несовершеннолетней девушки, но и в силу своего здоровья неадекватно оценивающей все, что с ней происходило в ту пору. Если надо, я опротестую решение суда! Мы еще всерьез не обсуждали эту историю с точки зрения отношений между братом и сестрой! – выкрикнул, как на собрании, прокурор.
– Уймитесь, Виталий Титович. По сути, мы еще и не начинали заседание. Только что мне сообщили, эксперты приехали, но после тяжелой дороги – люди немолодые – попросили хотя бы часок передохнуть.
