Иван Дмитриевич поднялся на второй этаж, позвонил.
— О, вы очень кстати, — сладко пропела Зайцева, выходя в переднюю. — Мой петушок как раз уехал, проходите… Анфиска, — приказала она прислуге, — собирайся на рынок!
— Я, собственно, всего на секундочку. Шарлотта Генриховна поручила мне передать вам ваш зонтик.
— И все?
— Еще я хотел спросить, где и когда вы купили этот прелестный зонт.
— На что вам?
— Хочу такой же подарить моей жене.
— У вас что ни слово, то жена. Разве так разговаривают с дамой?
— Я бы все-таки попросил вас ответить.
— Даже и не просите. Еще не хватало, чтобы у нас двоих были одинаковые зонты!
— Я куплю другого цвета, не красный.
— Поймите вы, эта модель будет вашей супруге не к лицу. Чересчур изысканно для нее. Ей бы что-нибудь попроще. Да и нужно уметь носить такой зонтик, а у нее на лице написано, что не умеет.
— Научится, на вас глядючи… Где вы его купили?
— В Париже, — ответила Зайцева.
Дома Иван Дмитриевич спросил у Ванечки, чего он плакал ночью.
— Я не мог без нее спать, — важно отвечал сын, повзрослевший после вчерашних страданий, — а маменька заставляла.
— Без кого? Без маменьки?
— Без той штучки, что я в лесу нашел. Она в коробке лежала. Я вечером хотел взять ее с собой в постельку, а ее нет.
— Делась куда-то, — хрипло сказала жена. Иван Дмитриевич почувствовал, как в нем опять оживают ночные подозрения. К месту вдруг вспомнилось, что жена родом из Пензы и весной ездила туда с тещей хоронить бабку.
— Делась, говоришь?
— Ваня, что ты на меня так смотришь? — перепугалась она.
— Я, наверное, и сегодня без нее не смогу спать, — с еще пущей солидностью сказал Ванечка.
— Попробуй только! — пригрозила жена.
Иван Дмитриевич подумал, что еще одного скандала он не переживет. Не хотелось, чтобы сын играл этой мерзостью, но делать было нечего. Из двух зол, то есть из двух лежавших в кармане жетончиков, он выбрал наименьшее — не тот, что валялся рядом с мертвым телом Якова Семеновича, а тот, который прилепили к двери. Пошел в кухню, соскреб с него мед и налипшие табачные крошки, помыл с мылом и торжественно вручил Ванечке:
— На, ирод!
Тот взял, но как-то без восторга, чуть ли не обескураженно. Похоже, теперь ему жаль было расставаться со своими страданиями.
— Так ты еще и не рад? — рассвирепел Иван Дмитриевич. — Отдавай обратно!
— Я рад, папенька.
— Не смей врать! Я вижу, что ты не рад… Отдавай!
Сын взвыл. Разом лишиться и того, и другого — и штучки, и законной печали об утрате, это было слишком. Этого он вынести не мог и завыл дурным голосом.
— Оставь, — робко вступила жена. — Пусть играется.
Не обращая на нее внимания, Иван Дмитриевич схватил Ванечку за руку.
— Нет, брат, — мстительно приговаривал он, пытаясь разжать сведенные в кулачок пальцы, чтобы выковырять этот чертов жетончик, но сын сопротивлялся отчаянно, и довести дело до конца помешал звонок дверного колокольчика.
Появился Гайпель.
— Иван Дмитриевич, — доложил он, — я его нашел.
— Кого?
Тот опять завел свою волынку:
— Кого вы искали… Кого мне велели найти…
Наконец выяснилось, что он всего-навсего разыскал гостиницу, в которой, бежав из «Аркадии», обосновался князь Панчулидзев.
Лошади были казенные, и полицейский кучер их не особо жалел, для Ивана Дмитриевича тем более. Понеслись, как на пожар.
— Несомненно, — говорил Гайпель, — в убийстве Куколева замешаны двое: мужчина и женщина. Вы решили, что это один из псевдо-Ивановых со своей подругой, но точно так же можно предположить, что кто-то из этой пары ни в чем не повинен и служил только ширмой для другого. Возможно, Куколева отравили не Иванов с его соночлежницей, а, скажем, Иванов и какая-то другая женщина из другого номера, пришедшая туда с другим мужчиной. Или, наоборот, женщина была от Иванова, но действовала заодно не с Ивановым, то есть не с этим Ивановым из соседнего номера, а с каким-то другим, который пришел с другой женщиной и который даже не обязательно должен быть Ивановым. Вы согласны со мной? В любом случае, — не дождавшись ответа, продолжал Гайпель, — после того как с моей помощью вы нашли Марфу Никитичну, я заслужил право быть выслушанным. Я привык уважать чужое мнение, но хочу также, чтобы уважали и мое собственное. Если вы не согласны, давайте будем рассуждать, будем спорить…
Тут он поглядел на Ивана Дмитриевича и увидел, что тот спит.
2
Грозный князь оказался субтильным брыластым человечком с лицом ученой обезьяны. Ничто не выдавало в нем великого любовника, чьи подарки с риском для жизни носят на груди неверные жены. Относительно своей собственной Иван Дмитриевич тоже как-то успокоился. Он знал, что ее любовь нельзя купить ни за какие деньги.
Усадив гостя в кресла, князь остался стоять и на все попытки Ивана Дмитриевича либо встать самому, либо добиться, чтобы хозяин тоже сел, отвечал с восточной учтивостью:
— Не беспокойтесь, мне так удобнее.
— Ваше сиятельство, — спросил Иван Дмитриевич, — вы, я полагаю, догадываетесь, что привело меня к вам?
— Наверное, хозяин «Аркадии» раскрыл мой псевдоним.
— Это второй вопрос. А первый… К нам в Спасскую часть поступил донос: вы, ваше сиятельство, обвиняетесь в тайных сношениях с генералом Гарибальди.
Панчулидзев засмеялся:
— Почему не с турецким султаном? Из Пензы, пожалуй, до Стамбула поближе будет.
— Дело нешуточное. В доносе говорится, что агенты Гарибальди, зная ваши связи при дворе и то расположение, которым вы пользуетесь у государя, передали вам крупную сумму денег. За это вы обязались настраивать русское общественное мнение против Королевства Обеих Сицилии. Мишенью первой интриги избран неаполитанский посол в Петербурге. Уже составился заговор, и на ближайшем балу в Аничковом дворце ни одна дама не примет приглашение посла и не пойдет с ним танцевать… Что вы на это скажете?
— Скажу, что если бы у господина Гарибальди были такие же агенты, как у вас. он давно владел бы всей Италией.
— Благодарю за комплимент.
— Ведь что где ни сболтнешь, все донесут, негодяи! Да еще и перелицуют, и подкладку подошьют. Но напрасно вы меня шантажируете, я не дам вам ни копейки.
— Вы неправильно меня поняли, ваше сиятельство…
— Правильно я вас понял! У меня много врагов, они только и ждут случая оговорить меня перед государем. Но вы не учли, что наш государь в глубине души сочувствует Гарибальди.
