— А ведь мы чего-то ждем, Иван Дмитриевич! — прерывисто дыша, заговорил Сыч. — Ведь не зря мы тут прячемся. Ведь вместе же мы тут в засаде стоим, и я это по гроб жизни не забуду, что вместе. Что сыром угостили… Вы доверьтесь мне, Иван Дмитриевич! Скажите, чего ждем?
— Погоди, — сказал Иван Дмитриевич. — Скоро пойдем.
— Куда?
— К Воскресенской церкви.
Еще не веря в свое счастье, Сыч сказал:
— Не зря, выходит…
— Цыц! — Иван Дмитриевич задвинул его за угол, дал по затылку, чтобы не высовывался.
Хлопнула дверь парадного. На крыльцо вышел Шувалов, за ним — Певцов.
— Итальянцы, ваше сиятельство, — громко говорил он. — Конечно же, итальянцы!
За его спиной шуваловский адъютант начал что-то объяснять подбежавшему есаулу, который, слушая, понимающе кивал. Тут же крутился Константинов. Один глаз у него уже начал заплывать, но другой был широко распахнут и блестел, как у светской красавицы, перед балом закапавшей себе атропин. То ли ему передалось общее возбуждение, то ли, забыв о корысти, он предвкушал чистую радость: посмотреть, как его бородатому обидчику будут вязать руки.
— Я так и думал, что итальянцы, — не унимался Певцов, помогая Шувалову надеть шинель, — но у меня недоставало улик. Они же ненавидят австрийцев, как болгары — турок. Столько лет под ними сидели. Вот рукав, ваше сиятельство… А князь фон Аренсберг воевал в Италии. По моим сведениям, он показал себя там не вполне рыцарем. Деревни жег.
— Неужели?
— Увы! И пленных расстреливал. Итальянцы должны были ему отомстить. Вендетта!
— Их, наверно, сам Гарибальди прислал, — уважительно сказал адъютант.
— Нет, — с угрюмой уверенностью возразил есаул. — Это Папа Римский.
— Вместе с конвоем — за нами! — приказал ему Шувалов, залезая в карету.
Рядом с ним сел Певцов, следом втиснулся адъютант с Кораном под мышкой. Константинов забрался на козлы, чтобы указывать кучеру дорогу, Рукавишников прыгнул на запятки.
Казаки уже сидели в седлах. Через минуту вся кавалькада скрылась в конце улицы, обдав Ивана Дмитриевича талой жижей из-под колес и копыт.
Он крепче сжал в кулаке Сычев трофей — наполеондор из Воскресенской церкви. Такие же два, принесенные Константиновым, вели Певцова и Шувалова вперед, в гавань. Французский император, покорный воле Ивана Дмитриевича, прочертил им путь своей козлиной бородкой.
«Скачите, скачите, — подумал он. — Агнцы одесную, а козлища ошую…»
Он велел Сычу ждать на улице, сам поднялся на крыльцо, позвонил. Спросил у открывшего парадное камердинера:
— Кошка где?
— Чего-о!
С недосыпу тот уже мало что соображал.
— Кошка…
Она отыскалась в кухне, сидела там на столе, нюхая грязную тарелку. Своего кота Мурзика, чтобы уважал дисциплину, Иван Дмитриевич лупил по усам, если тот вспрыгивал на стол, но эту кошку воспитывать не собирался. Уцепил ее за шкирку и двинулся по коридору. Возле дверей, ведущих из гостиной в спальню, поднес пленницу к дверной петле, прямо ткнул ее туда мордой. Она висела безучастно и смирно, как шкура на крюке. Пришлось переменить тактику. Сперва почесать за ухом, погладить, успокаивая, и снова носом туда же. Кошка стала принюхиваться с интересом, задвигала усами. Ага, лизнула!
Эту петлю Иван Дмитриевич еще днем пробовал на вкус, но ничего не распробовал. Язык его, ежедневно обжигаемый горячим чаем, водкой, табачным дымом, давно утратил чувствительность. Вот женщины тоньше, чувствуют вкус и запах, потому что не пьют, не курят, и нечего лицемерить, упрекая их в чревоугодии, в любви к французским духам, к турецким притираниям. Каждый любит то, что способен оценить, но Стрекалову же не заставишь дверные петли облизывать! Впрочем, кошка даже надежнее. Животное, никакого притворства. Хотя и без того ясно было, что один из убийц изучил княжескую квартиру как свои пять пальцев — и про сонетку знал, и что двери скрипят. Сейчас Иван Дмитриевич мог представить себе картину во всех деталях. Когда князь вечером отдыхал и преступники входили в дом, дверь в гостиную оставалась открытой. Она не скрипнула, не взвыла по-волчьи, а чтобы потом из гостиной бесшумно проникнуть в спальню, после отъезда хозяина в Яхт-клуб они эту дверь смазали чухонским сливочным маслом.
Иван Дмитриевич отпустил кошку, благодарно погладив ее на прощанье. Умница! Она дала неопровержимое доказательство, что заранее продуманного плана убийцы не имели, решились вдруг. Иначе, по крайней мере, припасли бы постное масло.
Он прошел в спальню, выдвинул ящичек туалетного столика. Здесь они лежали, наполеондоры… Рядом, задремывая прямо на ногах, стоял камердинер.
— Эти монетки, — спросил у него Иван Дмитриевич, — их князю дал кто или как?
— В карты выиграл. Третьего дня в Яхтовый клуб ездил, там и выиграл. Он обычно в проигрыше бывает. Не везет ему. А тут приехал довольнешенек. «Гляди!» — говорит. Сам их по одной из кармана достает и в ящичек бросает. Дзень, дзень!
— С кем играл, не знаешь?
— Да приятель у него есть. Барон Гокен… Гаген…
— Гогенбрюк?
— Ага… На другой день к нам сюда посольский секретарь приезжал с каким-то делом, так барин и перед ним хвастался. Разошелся, только и слыхать: король, дама, два туза в паре.
— По-русски говорили?
— Зачем? По-немецки.
— А ты понимаешь?
— Как не то! У меня мать чухонка, всю жизнь по господам. Раньше в Риге жили…
Про револьвер спросить Иван Дмитриевич не успел: кто-то с улицы громко застучал в окно. Он увидел прижатую к стеклу физиономию Сыча с приплюснутым носом. Сыч делал страшные глаза, беззвучно разевал рот и знаками показывал, что надо срочно бежать к нему.
На крыльце он подскочил, крича:
— Беда, Иван Дмитриевич! На австрийского посла напали прямо на улице!
— Знаю, знаю. Консулу ихнему голову отрубили, в турецкое посольство свинью пустили через окно. Все знаю!
В этот момент сзади раздался голос:
— Ваш агент говорит правду. Это я ему все рассказал.
Иван Дмитриевич обернулся. Возле только что, видимо, подъехавшей пролетки стоял его хороший знакомый, квартальный надзиратель Сопов.
— Жив? — быстро спросил Иван Дмитриевич. — Отвечай! Жив?
— Жив пока. Там один студентик подоспел, занесли его в квартиру.
Кто виноват, что Шувалов отправил Хотека домой без конвоя? Иван Дмитриевич почувствовал, как холодом свело низ живота. Он толкнул Сопова к пролетке, заскочил сам и скомандовал кучеру:
— Гони!
Сопов запрыгнул едва ли не на ходу.
