Ханна подъехала к перекрестку, включила левый поворот.
— Налево, так налево…
Она резко повернула направо и тут же вильнула на обочину, чтобы пропустить грузовой фургон, который был явно сбит с толку ее маневром. Возмущенно гудя, грузовик унесся в сторону моря.
— Козел! — гневно припечатала Ханна и ускорилась ему вослед.
Клим усмехнулся.
— Вообще-то лево не тут, а там. Видимо, «козел» тоже так думает.
— Я знаю! — отвечала она сердито. — Знаю. Мы едем в Кумран и распечатаем снимки вместе. А потом я отвезу вас куда скажете. Хоть прямо в Румынию. А еще лучше — в Петербург, на родину всех хлестаковых.
В лагере археологов они не застали никого, кроме сторожа и двух студентов, сортировавших черепки на большой открытой площадке. Шел четвертый час дня; все еще были на раскопках. Ханна открыла вагончик своим ключом и включила компьютер.
— Давайте камеру.
Они сгрузили фотографии на диск. При съемке Клим догадался поставить максимальную резолюцию, и оттого снимки получились хорошо: буквы были видны ясно даже без дополнительного увеличения. Ханна распечатала две копии, по семь листов каждая — одну себе, другую — Климу.
— Подождите меня здесь, — сказала она, пряча листочки во внутренний карман куртки. — Я хочу передать это Дрору из рук в руки. Пусть посмотрит, пока мы катаемся.
Клим кивнул. Если уж кто здесь и мог прочитать рукопись, то это был, без сомнения, Дрор Яари — руководитель раскопок, археолог с многолетним стажем полевой и кабинетной работы.
— А как вы ему объясните?
Ханна на секунду задумалась.
— Скажу: Наджед принес, дал сфотографировать, а потом испугался, что отнимут, убежал. А дальше — правду. Погоня… вади… наводнение…
Клим снова кивнул:
— Сойдет.
Когда Ханна через час вернулась, он спал, положив голову на стол. По крыше вагончика стучали редкие капли пустынного дождя. Радио передавало о перекрытии дорог из-за сильных наводнений.
— Что он сказал? — спросил Клим, едва проснувшись.
— Сказал, что посмотрит сегодня же вечером. Я вам сразу же позвоню, обещаю. Поехали, я вас отвезу.
Дрор просидел над текстом почти всю ночь и, видимо, пришел в такое возбуждение, что уехал из лагеря, даже не дождавшись рассвета. Зато он оставил Ханне записку следующего восторженного содержания: «Ханеле, ты даже не представляешь себе, что нашла! Если это, конечно, не подделка. Но если и подделка, то чрезвычайно качественная. Даже не знаю, кто смог бы сейчас такое подделать. Текст примерно сороковых годов первого века, написан от имени Шимона из Бейт-Цайды и Йоханана бен Зевадия. Поняла? Там такое, такое… как в кино, честное слово! Вернусь к полудню, расскажу. Я уехал в Иерусалим, к профессору Школьнику — не терпится поделиться. Твой — теперь уже навеки — Дрор.»
Поразмыслив, Ханна решила сначала дождаться его возвращения, а уже потом звонить Адриану, который, по ее расчетам, наверняка еще спал после вчерашних приключений. Но Дрор к полудню не вернулся. Он никогда уже не вернулся. Собственно, говорить о возвращении не приходилось — ведь для того, чтобы вернуться, нужно, по крайней мере, уехать. А Дрор и отъехал-то от своего вагончика на расстояние километра в три, не больше. Его старую «субару» нашли около двух часов дня рабочие, возвращавшиеся в лагерь к обеду и обратившие внимание на новую огромную промоину справа от дороги.
Такие промоины не редки в районе побережья Мертвого моря, особенно в период наводнений. Сверху все выглядит тип-топ: твердая сухая поверхность с солевым налетом, жесткий кустарник и серые шары перекати-поля. Поди знай, что это всего-лишь декорация, тонкая сантиметровая корка, что коварное течение уже вымыло под ней яму в несколько метров глубиной… Рабочие со всеми предосторожностями приблизились к краю и увидели дророву «субару», а точнее, ее задний бампер — он только и торчал из бурой воды. Что заставило Дрора съехать с грунтовки на эти несколько роковых метров, отделявших дорогу от промоины? Черт его знает… да, честно говоря, на этом участке никто дороги особенно и не придерживался: грунтовка здесь немногим отличалась от окружающей целины, вот Дрор и отклонился… темнота, опять же, предрассветная и разметки никакой… одно слово — беда: был человек и нету.
Тут-то Ханна впервые и подумала, что дело с этим проклятым свитком нечисто. Несчастья в Иудейской пустыне происходят во время каждого периода сильных дождей — такое уж это место, ничего не попишешь. Коварные скалы, узкие вади, меняющие свои очертания соляные пещеры, кочующие холмы, обвалы и ямы — не всегда убережешься… По отдельности, сами по себе, эти несчастные случаи — гибель Дрора в промоине и гибель Наджеда в наводнении не представляли собой ничего исключительного. Но если учесть, что оба этих происшествия были так или иначе связаны со свитком, а также прибавить к ним еще и обвал, сгубивший грузовик, в котором только по счастливой случайности не оказалось человека, то в итоге получалось слишком много совпадений. Чересчур. Ханна не верила в чертовщину, и все же, все же… Если и была тут чья-то злая воля, то уж никак не человеческая. Так или иначе, нужно было предупредить Клима, и чем скорее, тем лучше.
Клим ответил на звонок сразу: он уже несколько часов нервно топтался вокруг своего вагончика, гипнотизируя зажатый в кулаке мобильный телефон. Выслушав взволнованный ханнин рассказ о гибели Дрора, он попросил еще раз прочитать ему записку.
— Ну при чем тут записка? — сердито воскликнула Ханна. — Я же говорю вам: люди гибнут, а вы все о свитке, да о свитке. Вы слышали, что я сказала: не исключено, что вам угрожает опасность, понимаете?
— Понимаю, — нетерпеливо ответил Клим. — Прочитайте, я вас очень прошу. Опасность ведь от этого не увеличится, не так ли?
Он испытывал необыкновенный подъем, даже радость, абсолютно неуместную в обстоятельствах, связанных с трагической смертью людей, причем людей, если уж не близких, то во всяком случае, не чужих. Записка Дрора свидетельствовала о том, что свиток и в самом деле не обманул ожиданий. Да, оригинал исчез вместе с Наджедом в буром водовороте потопа и сейчас лежит где-то на дне Вади Кумран под слоем губительной едкой грязи… а может быть, его вынесло в море, где тонкая медь не просуществует и нескольких недель… но какое это имеет значение?
Его нисколько не волновал вопрос сохранности старой металлической ленты. Уцелеет… не уцелеет… какая разница? Люди потребуют доказательств? Ну и что? Поход Клима за истиной был его скромным персональным походом: он вовсе не замахивался на спасение человечества: тут бы с самим собой разобраться… А потому вполне хватало того, что сам он не нуждался в доказательствах подлинности текста. Точная бумажная копия устраивала Клима не меньше, чем медный оригинал. Не меньше?.. больше!.. — не нужно таскаться с тяжелым свертком. Все это ерунда, незначительные мелочи. Главное же заключалось в том, что недостающее, оно же первое, важнейшее, звено найдено, что он держит его в руках, а вместе с ним и всю длинную цепь! Цепь, на которую можно будет без колебаний подвесить собственную душу и, наконец, успокоиться. Теперь-то он получит истину из самых что ни на есть первых рук!
