Ханна начала звонить около пяти, не дождалась ответа, тут же помчалась в Михмас и уткнулась в пробку, где простояла еще полчаса. Встречное движение тоже было перекрыто. Расказывали о катастрофе: «суфа» и грузовик, есть жертвы. «Не сходи с ума, — приказала она самой себе. — В Михмасе нет ни одной „суфы“… Он спит. Или отключил телефон.»
Затем началось движение — медленное, небольшими порциями: полиция пропускала машины в обе стороны по одной полосе. К шести часам Ханна добралась до перекрестка, где рябило от разноцветных мигалок: синие милицейские, красные медицинские, оранжевые пожарные, желтые армейские… Там же, задрав в небо закопченную кабину, стоял грузовой фургон, похожий на гусеницу с переломленной шеей. Под ним сварщики возились с обгорелой грудой металлолома, когда-то бывшей автомобилем.
В Михмасе нет ни одного такого, — напомнила себе Ханна, и тут зазвонил ее телефон.
Это был Амит. Он услышал о катастрофе и хотел выяснить, не известны ли ей какие-нибудь дополнительные детали.
— Ужас, — сказала она. — Я как раз на перекрестке. Машина всмятку, да еще и обгорела. Я сначала психанула, думала кто-то из наших. А потом говорят: джип «суфа», ну и полегче стало…
— Джип «суфа»? — деревянным голосом переспросил Амит. — Мы такой сегодня получили. Адриан уехал на нем около четырех. Ханна?.. Ханна?..
Но Ханна ответить не смогла. Есть предел для человеческих нервов.
Она плакала и сейчас, когда рассказывала Севе об этих сутках — самых сумасшедших сутках в своей жизни. Виски давно закончилось, честный электрический свет торшера безнадежно рассеивался в ползущем из окна молочном, колеблющемся мороке раннего утра.
— Что установила полиция?
— Полиция? — Ханна усмехнулась. — А что полиция… мало ли таких случаев… Свидетелей, кстати, не оказалось, но все и так было предельно ясно. Водитель грузовика утверждал, что ваш друг прекрасно его видел. Якобы, посмотрел ему прямо в глаза, перед тем, как выехать. Что тоже, по словам полицейских, неудивительно: люди часто слушают и не слышат, смотрят и не видят. Будто кто-то затыкает им уши, отводит глаза. Кто-то или что-то.
— Ханна, — осторожно произнес Сева. — Вы и в самом деле думаете, что, если бы Клим послушался вас… если бы он дождался вас, то ничего бы не случилось? Что он сейчас был бы жив?
Она вздохнула.
— Послуша йте. Я устала повторять вам одно и то же. Таких совпадений не бывает. В течение одних суток погибли три человека, пытавшихся перенести на себе свиток или его копию. Должны были погибнуть еще дважды, но уцелели — оба раза из-за моего вмешательства. Факт, что ловушки уже стояли наготове: грузовик на обрыве, террористы на шоссе. И наоборот: пока Клим разгуливал рядом со мной, ничего плохого с ним не происходило. Но стоило ему отбежать всего на сотню метров, как он едва не утонул вместе с Наджедом. Затем история с вами… да и бедуинские рассказы о проклятой пещере наверняка на чем-то основываются… — Ханна безнадежно махнула рукой. — Знали бы вы, как я ненавижу всякую чертовщину, но попробуйте предложить другое объяснение. Ну? Я вся внимание.
Сева молчал.
— То-то же, — сказала она без всякого торжества в голосе. — Переночуете здесь на диване. Вот плед. Я лягу в соседней комнате. И будем надеяться, что потолок на вас не обрушится.
— Будем надеяться? — Сева сделал трагическое лицо. — Легко вам говорить. А если через стенку волшебство не сработает? В одной кровати наверняка безопасней.
Ханна фыркнула.
— Настолько далеко мое самопожертвование не распространяется. Ложитесь спать, господин шутник. Завтра будем думать, как выбираться из этой истории.
Она уже выходила из комнаты, когда Сева спросил:
— Кстати, я одного не уловил: кто такие эти Шимон из чего-то там и прочие Йохананы? Отчего вы все так разволновались? Вы уж извините мое невежество, но действительно непонятно.
— Вы шутите? — обернулась Ханна. — Нет? Ну вы даете, господин Баранов… Чему вас только в школе учили? Шимон из Бейт-Цайды или, в русской транскрипции, Симон из Вифсаиды вошел в историю под именем апостола Петра. А втроем с братьями-рыбаками Иаковом и Йохананом, известным еще как Иоанн Богослов, они составляют тройку ближайших и любимейших учеников Христа. Спокойной ночи.
— Подумаешь… «чему вас в школе учили»… — ворчал себе под нос Сева, поудобнее устраиваясь на диване. — Экие мы снобы… истории КПСС нас учили, вот чему… тьфу!
Он заснул, едва успев опустить голову на подушку.
IV
Луна сегодня полная, круглая, как и положено к празднику. Она висит над спокойной поверхностью моря, рассекая его надвое своей сверкающей дорожкой, как мечом, как жезлом. Моше тоже рассек море надвое своим жезлом, когда выводил народ, когда спасал людей от смертоносных колесниц. Но нам-то уже не спастись. Там и тогда было другое море, другой жезл, другие времена. Разве что праздник оттуда же… Странно, отчего это самые главные события в моей непутевой жизни приходятся именно на Песах?
Сегодня утром я умру. Считать ли смерть одним из главных событий? Нет, не думаю. Мне уже хорошо за семьдесят — в таком возрасте смерти не удивляются. Да и потом — какое же это событие жизни? Ведь смерть означает, что жизни уже нет. Впрочем, в определенном смысле я как бы и не умру, потому что я — давно уже не я, а другой, никогда не живший, но умерший, чтобы воскреснуть… хе-хе… лихо заверчено, правда? Не удивляйтесь, я и сам в этой путанице не больно-то разбираюсь. Не для рядовых умов эта каша заварена, вот что.
Шимон, тот бы вам все объяснил. И не только потому, что лучше Шимона никто не умел объяснять самые сложные вещи. Просто он же ее и заварил, эту кашу, вот почему. Он и Йоханан, на пару. Что из этого выйдет, одному Богу известно, да и выйдет ли что-нибудь?
Мы познакомились в Бейт-Цайде. Был такой симпатичный городок рядом с Кинеретом. Я говорю «был», потому что неизвестно, остался ли он сейчас, после нескольких лет нынешней проклятой войны. Что-то наверняка осталось: развалины, обгоревшие дома, стаи одичавших собак… А вот люди… люди не всегда возвращаются на пепелища. Боятся болезней от разлагающейся человеческой падали. Тут ведь как: либо нужно вернуться сразу, чтобы похоронить, либо уже ждать подольше, пока собаки и птицы не решат проблему трупов вместо людей. Бывает, что не получается ни того, ни другого: скорое возвращение не всегда возможно, а на долгое ожидание не все способны. Жизнь дается для того, чтобы жить, а не для того, чтобы ждать. Ну, а иногда так и просто возвращаться некому.
Я пришел в Бейт-Цайду вместе с отцом. Мой отец был известным тогда учителем Торы и путей праведной жизни. Таких называют у нас раббанами. Вот и он был Раббан, именно так, с большой буквы, потому что выделялся своей ученостью среди тогдашних многочисленных раббанов Галиля. Я же ходил при нем в качестве несущественного приложения, эдакий сбоку-припека, ничем не примечательный сын замечательного человека. Да, да, вы не ошибаетесь, слыша горечь в моих словах. Есть много несправедливого в жизни, но нет ничего несправедливее жизни в тени великого родителя. Ведь люди устроены так, что склонны видеть в смене времен, лет и поколений непрерывный процесс совершенствования. Сегодня должно быть непременно лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Дома должны становиться теплее, мастера искуснее, мудрецы умнее, оружие страшнее, еда вкусней и разнообразней. Так оно и происходит, не правда ли? Вот то-то и оно… а потому, сами подумайте, как должен выглядеть ничтожный сын рядом со знаменитым папашей? Да это же просто ошибка природы, ни больше ни меньше! Прямо недоразумение какое-то, а не сынок, оторви да брось.
