Она не заметила, как вода подкралась к ней — уж больно увлеклась текстом. У стола была высокая перекладина, да и ботинки хорошие, непромокаемые, подарок покойной сестры. Нина Яковлевна увидела воду лишь тогда, когда та принялась настойчиво надавливать извне на окна полуподвала и тонкими ручейками струиться вниз, на пол, где уже разливалось озеро глубиной сантиметров в десять.
— Ой-ой-ой, — сказала она, с содроганием опуская ноги в ледяную воду и вставая из-за стола. — Теперь простуды не избежать…
Она подумала, стоит ли забрать разбросанные по столу листки и решила не задерживаться: стоит ли рисковать ради копии, которую можно с таким же успехом снять завтра, послезавтра и вообще когда угодно? Вот сумка с документами — другое дело и палка тоже. Нина Яковлевна сделала небольшой шажок, потянулась за палкой, и тут почувствовала, что нога ее скользит там, под водой. Она попробовала уцепиться здоровой рукой за стул — тот покачнулся… перенесла руку на столешницу — рука поехала… Нина Яковлевна вскрикнула, уже понимая, что происходит непоправимое и упала во весь рост в проход между столами. Вода обожгла ее чудовищным холодом, но самое страшное произошло с ногой: она болела нестерпимо, сигнализируя, по меньшей мере, об очень сильном ушибе, возможно, даже о переломе.
Надо же, как не повезло, — подумала Нина Яковлевна, стараясь не поддаваться панике. — Теперь когда еще срастется. Ох уж эти переломы в старости…
Она попробовала приподняться и не смогла. Вода прибывала удивительно быстро, намного быстрее, чем можно было бы ожидать по струйкам, льющимся из оконных щелей.
Это из коридора, — поняла Нина Яковлевна. — Коридор затоплен. Ты все равно не смогла бы открыть дверь, даже если бы добралась до нее.
Оконная рама треснула и вывалилась; река хищным потоком хлынула в комнату, таща с собой мусор, пластиковые пакеты, обрывки размокших газет. Вот и все. Нина Яковлевна закрыла глаза. Ничего страшного. Когда-то ведь это должно было произойти, почему не сейчас? Вот только неприятно умирать, когда так холодно. Вода плеснула ей в ноздри, она захлебнулась и судорожно закашлялась, вытянув шею вверх для нескольких последних вдохов. Перед ее глазами проплыл размокший ксерокс знакомого текста.
Вот и до меня очередь дошла… — подумала Нина Яковлевна и перестала сопротивляться.
Он увидел, как разом погас свет в окнах здания Восточного факультета. Там наверняка что-то случилось… Ничего, — успокоил себя Сева. — Тетка Нина не одна в этом здании. Семинар, студенты, этот чертов Школьник… не бросят же они старуху на произвол судьбы. Он взглянул на часы: половина восьмого… и только сейчас вспомнил об их договоренности, о встрече, назначенной в восемь на факультете. Это представляло собой еще одну слабую зацепку, еще одну робкую надежду: Ханна, по логике вещей, тоже должна была вспомнить об этом единственном установленном месте встречи и постараться добраться туда к восьми. Если только она еще…
Сева тряхнул головой, отгоняя страшные мысли и снова лег грудью на ветер. К его удивлению, тот дрогнул и отступил… да-да, конечно!.. неистовый противник упирался уже не так сильно… ветер явно ослабевал, прямо на глазах. Дождь тоже иссяк.
— Что, сволочь, сдох? — торжествующе закричал Сева. — Прочь, гадина!
На этот раз слова вырвались наружу во всей своей законной громкости, а не были затолкнуты ветром обратно в рот, как это произошло бы еще пять минут тому назад. Чудовище сдавалось, уходило; присмиревшая река тоже ощутимо пятилась с затопленных набережных. Сева прибавил шагу в направлении Дворцового моста, и тут в кармане у него зазвонил телефон. Не веря себе, дрожащими руками он вытащил мобильник и нажал кнопку приема. Трубка молчала, словно кто-то на другом конце провода боялся вымолвить слово. Молчал и Сева, подавленный тем же страхом. Наконец, он услышал осторожный вздох, и знакомый хрипловатый, со звонкими нотками, голос тихо произнес:
— Сева?
— Ханночка! — закричал он, не помня себя от счастья. — Ты жива! Где ты? Что с тобой? Где ты?
Но она только всхлипывала в трубку, давилась рыданиями и не могла вымолвить ничего, кроме бессвязных отрывочных восклицаний.
— Что с тобой? Да говори же ты толком! Где ты? — кричал он, уже начиная снова представлять себе картины одна другой ужаснее. — Что случилось? Говори!
— Все… хорошо… — выдавила она, шмыгнула носом и вдруг зачастила, заторопилась, будто прорвалась какая-то плотина, сдерживающая до этого слова. — Я здесь, на Невском, где ты сказал, бегаю тут по всяким переходам и на улице, а на улице дождь и просто невозможно находиться, а ты исчез, я же тебе говорила, что умру, как ты мог, тут масса народу, и свет то гаснет, то включается, просто балаган какой-то, и телефоны не работают, все говорят, что повсюду аварии, а тут вдруг включили и все начали звонить, ну и я тоже, Боже, я так рада, что с тобой все…
— Стоп! — скомандовал он. — Помолчи секундочку, ладно? Слушай. Выйди сейчас на улицу, найди стоянку такси и езжай на Восточный факультет. Это на Университетской набережной, любой таксист знает. Я сейчас у Дворцового моста, иду туда пешком, думаю, за полчаса доберусь, там и встретимся. Завезем тетку Нину домой и поедем в аэропорт. Все кончилось, девочка моя. Мы свободны. Слышишь? Свободны!
Они закрыли свои мобильные телефоны и двинулись дальше, каждый по своей траектории — две крохотные песчинки, две простые молекулы, неразличимые и неотличимые сверху от миллиардов других, таких же, как они — мельчайших буковок, пылинок, частичек одной огромной и всеобъемлющей Книги, нависающей над человеческим миром, как нависает мощный утес над лужей, над сморщенной мелкой лужей, несущей на себе рваное, дрожащее и неверное отражение самого края, самой малой его части.
Но они не знали об этом, а если даже и знали, то не думали, а если даже и думали — то много ли проку в таких мыслях? Они просто рвались навстречу друг другу, подчиняясь взаимному притяжению, а ветер стихал, подчиняясь уходящему циклону, и река возвращалась в русло, подчиняясь тоже чему-то своему, назначенному черт знает кем и черт знает когда… и где-то еще, в одной из бесчисленных одинаковых папок, стоящих на бесчисленных полках бесчисленных стеллажей в огромном хранилище огромной библиотеки, лежал он, свиток, неучтенный и неописанный, не известный никому из живущих, соединивший, наконец, обе свои части. Перепрятав себя в новое, достаточно надежное место, подчиняясь тем же необъяснимым законам, что и молекулы, ветер и река, он просто лежал и ждал своего часа.
октябрь 2006 — март 2007,
Бейт-Арье.
