И все-таки было что-то очень обидное в ее новом, подчиненном и униженном положении, с чем она никак не могла и не хотела мириться. Ведь еще совсем недавно она, Энджи, управляла событиями, вела за собой этих людей, подчиняла их своей воле. Это был ее праздник, ее личный проект. Как же так вышло, что она вдруг превратилась в безликий винтик, в ветошь, хуже того — в балласт, помеху? И куда это вдруг подевались ее любимые призраки, присутствие которых она так остро ощущала в этом самом джипе еще час тому назад? Энджи вздохнула, окидывая взглядом пустую машину, и неожиданно наткнулась на собачьи глаза Саши.
О нем она как-то совсем позабыла, и в этом была особенная несправедливость: ведь для него она наверняка не станет помехой ни при каких обстоятельствах. Ей вдруг захотелось сказать Саше что-нибудь хорошее. Энджи протянула руку и погладила по щеке своего верного оруженосца.
— Не бойся, Сашок, — ласково прошептала она. — Все будет хорошо, не бойся…
Саша как-то беспомощно моргнул и приник лицом к ее ладони.
— Энджи, любимая…
— Не бойся, — повторила она, как заклинание, черпая для себя силу в его слабости.
— Любимая, — забормотал он, вцепивщись в энджину руку и покрывая ее поцелуями. — Давай все отменим, а? Давай просто уедем домой, в Бирмингем, и забудем обо всей этой крови. Я так тебя люблю… Я без тебя… Энджи, ну давай уедем, прямо сейчас. У тебя ведь такая интересная работа, тебя все хотят, всем ты нужна, а мне особенно… Ну зачем тебе эта война, зачем? Уедем, ты родишь мне детей, красивых, таких же, как ты, Энджи…
Снаружи постучал по стенке Колька:
— А ну кончайте шуметь, голуби! А то шейки сверну, чтоб не курлыкали…
Саша вздрогнул и замолк, но руку Энджи не отпускал. Она чувствовала на ладони его мягкие губы, его дыхание, влагу его слез. Энджи знала точно: он боялся не за себя. По роду своей работы Саша бывал во многих непростых переделках и всегда считался достаточно смелым даже в привычной к опасностям компании военных корреспондентов. Этот человек сходил с ума от страха за нее, Энджи. Без нее он не представлял себе жизни. Разве этого мало? Да и она к нему уже как-то привыкла, скучает, когда его долго нету. Может, это и не то, что называется сумасшедшей любовью, но семья у них была бы хорошая… а рожать и в самом деле уже пора, если хочешь нескольких… И книга почти готова, хорошая книга… Может, действительно, уедем, а, Саша?
Она так и не отняла руки, рассеянно улыбаясь в темноте салона. Саша снова начал что-то бормотать о семье, о Бирмингеме, о детях. Неужели он прав, неужели еще не поздно все отменить? Конечно, не поздно. Если эти два джеймс-бонда не согласятся, то ничто не мешает им продолжить свой план вдвоем. Все равно в помощи дилетантов такие профессионалы не нуждаются, так что Энджи с Сашей вполне могут уехать назад на тойоте, оставив им джип со всем оружием… Саша бормотал, щекоча ей ладонь своими горячими словами. Энджи наклонилась, прислушиваясь.
— Свадьба… — шептал Саша. — Мы с тобой устроим такую свадьбу — на весь Бирмингем. Весны ждать не будем, вот вернемся, справим Рождество, а после Нового года, недельки через две… Ты будешь в таком длинном белом платье… Представляешь, по январскому снежку…
Энджи вздрогнула, выдернула руку и повернулась, краем глаза заметив что-то в темноте за ветровым стеклом. Так и есть: Милена шла к машине прямо по мягкому январскому снегу. На ней сияло длинное белое платье, и фата красиво клубилась вокруг головы, а над переносицей краснело ровное круглое пятнышко, как у индусов, только побольше. Милена улыбалась. Остальные тоже были здесь: и родители, и Тетка, и Симон, и Энджи со своим невидимым Габриэлем.
В руках у Кольки пробудился переговорник: сначала пошуршал-пошелестел, а потом застучал, как дятел, — всего лишь несколько негромких, но отчетливых щелчков, и снова все стихло. Колька сунул моторолу в карман и встал.
— Годится, — сказал он, влезая в машину и заводя двигатель. — Поехали с орехами. Всем молчать и улыбаться.
Подпрыгивая на кочках, они выбрались на относительно ровную грунтовку. Колька вел машину медленно, мурлыча себе под нос какую-то монотонную песенку. Через несколько минут впереди замаячили огни блокпоста. Консервные банки с соляркой и тряпичными фитилями тускло освещали грунтовку, лес, джип, стоящий поперек дороги, и груду мешков с торчащим поверх хоботом пулемета. Хобот смотрел прямо на Энджи. Она услышала слова команды, на джипе зажегся прожектор и, развернувшись, ударил ее по глазам ярким белым светом. Энджи зажмурилась.
Колька остановил машину и заглушил двигатель.
— Саша, ты оставайся на месте, — сказал он. — Энджи, когда позову, медленно выходи и двигай прямо ко мне, без оружия. Помни, медленно.
Затем он открыл дверцу, неуклюже выбрался наружу, постоял, потягиваясь, как делает человек, у которого затекли ноги или болит спина, что-то крикнул в сторону слепящего прожекторного луча и замахал руками, будто отгоняя комаров. Луч дернулся и отъехал в сторону. Из-за джипа, держа наизготовку автоматы, вышли двое: бородатый пожилой мужик в полушубке и длинношеий дылда в натовской форменной куртке с большими нагрудными карманами. Колька, выскочивший на дорогу в одной миротворческой гимастерке, казался на их фоне сущим цыпленком. Он похлопал себя по карманам, вытащил сигаретную пачку и начал ковырять в ней пальцем, не глядя на подходящих ханджаров.
— Кто такие? — спросил длинношеий, подходя к нему вплотную, так что ствол калашникова уперся прямо в колькин бок.
Колька хихикнул, как от щекотки, и выдал какую-то длинную и на удивление складную тираду по-русски.
— Что? — не понял ханджар. — У тебя толмач есть? А? Толмач?
Колька быстро-быстро закивал и, улыбаясь, произнес еще что-то, столь же длинное и столь же непонятное.
— Что он такое говорит? — шепотом спросила Энджи, косясь на Сашу.
К ее удивлению, тот с трудом сдерживал смех.
— Стихи читает.
— Стихи?
Но Колька уже махал им снаружи, приглашая Энджи на выход. Она соскочила на землю и подошла. Бородач стоял рядом, держа их на прицеле. Колька широко улыбнулся и, фамильярно обняв ее за плечи, продолжил декламацию. Завершив тираду, он нагло чмокнул свою «переводчицу» в щечку и вернулся к сигаретной пачке.
— Что он сказал? — длинношеий повернулся к Энджи.
Она пожала плечами в полном недоумении. Видимо, вид у нее был настолько дурацкий, что бородач заржал, а длинношеий, повесив автомат на плечо, со стоном воздел руки к небу. Колька тем временем выудил наконец сигарету и, сунув ее в рот, шарил по карманам в поисках зажигалки.
И тут Энджи увидела Берла. Он поднялся из пулеметного гнезда и теперь шел — даже не шел, а как-то быстро и бесшумно скользил в направлении ханджарского джипа. Она перевела взгляд на длинношеего и неожиданно для себя самой запоздало ответила:
— Стихи…
— Что-что?.. — переспросил тот в полном недоумении, но в этот момент Колька, выплюнув сигарету, резко взмахнул рукой, бородач в полушубке выронил автомат и, схватившись за горло, закружился на месте, издавая странные кудахтающие звуки. Длинношеий потянул из-за спины автомат, но не успел: Колька вдруг высоко подпрыгнул, его ноги описали широкий полукруг, как крылья взлетающей птицы, но по дороге он, видимо, передумал улетать, или длинношеий помешал ему своей головой, некстати пришедшейся как раз на траекторию колькиного ботинка. Раздался чмокающий хлюп, колени у ханджара подогнулись, и он рухнул на землю. Колька неторопливо подошел к нему, отбросил в сторону автомат и, перевернув на спину, стал деловито расстегивать куртку.
