Только теперь испанский дон заинтересовался Корнышевым.
– Охотиться вам приходилось?
– Да. Местные устроили однажды.
– Расскажите! – попросил Алекс.
Он жил, похоже, мыслями об этой будущей охоте, грезил ею.
– Приехали к озеру, – сказал Корнышев. – Ну, это для африканцев озеро. А так – просто большая лужа. Местные сказали: надо ждать.
– Засада! – догадался дон.
– Вроде того. Мне сказали: кто к водопою первым выйдет, того и бьем.
– А оружие какое? – не унимался седовласый.
Он был как мальчишка, которому предстояли первые в жизни настоящие взрослые приключения.
– «Калашниковы», – сказал Корнышев. – Стволов пятнадцать у нас было.
У корнышевского собеседника брови поползли вверх. Он жил в другом мире, уютном и хорошо продуманном. В том мире все прекрасно устроено и для каждого занятия есть масса недешевых, но очень удобных и красивых инструментов, само обладание которыми – уже предмет для гордости, а уж пользоваться ими – наслаждение. Вот если решил стать, например, охотником – для тебя придуманы и лучшими мастерами изготовлены всякие «зауэры» и «беретты». Ты из такого ружья можешь даже не стрелять, а на стену его повесить – до того хорошо! А тут – «калашниковы», пятнадцать штук…
Седовласый теперь иначе воспринимал шрамы на лице Корнышева. Только сейчас он что-то распознал в этом человеке. Этот парень в Африку не на сафари летал, купив тур за пятнадцать тысяч баксов. Какое-то дело там было у мужика. Серьезное.
Разговоры за столом стихли. Все смотрели на Корнышева.
– Ну и как? – спросил Алекс. – Пришли звери на водопой?
– Пришли, – кивнул Корнышев. – Всю стаю из «калашей» тут же покосили.
– А кто там был? – уточнил кто-то.
– Львы, – коротко ответил Корнышев.
Над столом повисла тишина.
– И вы лично тоже заработали трофей? – спросил после паузы седовласый.
– Я не стрелял.
– Почему?
– Это не охота. Это убийство, – сказал Корнышев.
Снова возникла пауза.
– Спасибо! – вдруг произнесла спутница Левочкина.
– За что? – не понял Корнышев. – За рассказ?
– За то, что не стреляли.
* * *
Поздний завтрак на борту яхты подходил к концу. Компания разомлела. Кого-то клонило ко сну. Тот же Левочкин, например, все чаще клевал носом. Точно, мало ночью спал, а за завтраком не отказал себе в удовольствии выпить. Вот его и разморило. Но он встрепенулся, когда вдалеке показался аквабайк. Ничего не сказал и вообще своих чувств практически ничем не выдал, но внимательный Корнышев заметил случившуюся в Левочкине перемену.
Аквабайк примчался к яхте, и вскоре на палубу поднялся парень в спасательном жилете – мокрый, как Нептун. В руке он держал герметично закрытый пластиковый контейнер, похожий на автомобильный холодильник.
– Сюда, сюда, – поманил парня Левочкин.
На визитера смотрели такими же скучающими взглядами, какими совсем недавно встречали Корнышева с Нырковым. Под этими взглядами парень распахнул крышку контейнера и отступил на шаг, давая понять, что свою работу он выполнил.
– Посмотри, что там, – предложил Левочкин своей спутнице.
Той самой, которая недавно благодарила Корнышева за неучастие в убийстве.
Все поняли, что готовится сюрприз. Девушка, улыбаясь, подошла к контейнеру, заглянула в него и сказала:
– Ой!
Даже ладони прижала к лицу. Так ее взволновало увиденное. Запустила руку в контейнер и достала круассан. Аппетитный. Свежий. Даже на вид вкусный.
– Из Парижа! – сказала девушка. – Из той самой булочной! Я угадала?
Левочкин улыбнулся ей сдержанной улыбкой волшебника, для которого нет ничего невозможного.
Девушка обвела взглядом присутствующих. Никто ничего не понимал. Требовались пояснения.
– Я три года прожила в Париже, – сказала девушка. – Работала в модельном агентстве. А напротив моей квартиры, через дорогу, была булочная. И я раз в месяц, по тринадцатым числам, покупала там вот эти круассаны. Ну, сама себе такой счастливый день сделала – тринадцатое. Баловала, словом. И вот я вчера вечером про круассаны вспомнила, Олежке рассказала, поплакалась ему, что давно их не ела и вкус уже забыла. А он за одну ночь все организовал.
Всплеснула руками. Поцеловала благодарно Левочкина.
Нырков выразительно посмотрел на Корнышева. Мол, я же тебе говорил, что для этого человека нет ничего невозможного.
Круассаны прямо из Парижа? Пожалуйста. Так что и с Африкой все получится, конечно же.
* * *
Во второй половине дня отправились восвояси. Корнышев и Нырков оказались в разных машинах. Обнаружив это, Святослав испытал такое чувство, будто лишился близкого родственника. Было одиноко. Он действительно сроднился в эти дни с Нырковым, словно у них на двоих теперь одна судьба.
Их кортеж ожидаемо беспрепятственно домчался до поместья Левочкина. За тонированными стеклами «Брабуса» легко было поверить в собственную неуязвимость.
Едва за «Брабусом» закрылись ворота, Корнышева передали под опеку уже знакомого ему парня в черном костюме. Провожатый поинтересовался у Святослава, будет ли тот обедать. Тот отказался. Парень проводил его до гостиницы.
Поднявшись в номер, Корнышев принял душ, после чего в очередной раз обнаружил, что от него лично сейчас ничего не зависит. Ему ничего не надо делать. Возможно, ему и нельзя ничего делать. Только ждать.
С этими мыслями он и уснул.
* * *
Нырков ехал во втором «Брабусе». Этот автомобиль проследовал за «Майбахом» по территории поместья, обогнул исполинский фонтан, доехал до главного дома, похожего на дворец, вслед за «Майбахом» нырнул в арку и остановился во внутреннем дворе, тут была брусчатка, выложенная симпатичными узорами, и ухоженные клумбы с яркими, радующими взор цветами.
Ныркову выйти из машины не позволили. Сквозь тонированное стекло он видел, как вышел из «Майбаха» Левочкин со своей подругой, как они скрылись в доме. «Майбах» уехал, «Брабус» с Нырковым остался стоять среди клумб. Вместе с Сергеем в салоне машины были еще двое. Они не общались между собой и на Ныркова – тоже ноль внимания. Но он не заблуждался на их счет. Они его сторожили.
Минут через двадцать его опекунам поступила какая-то команда. Они проводили Ныркова в дом. Сергей здесь не был несколько лет – с тех самых пор, как ушел от Левочкина. Он осматривался с любопытством, присущим людям, вернувшимся в давно покинутые ими места.
Ныркова провели в библиотеку. Это был обширный зал со стеллажами и помпезным камином, облицованным благородным камнем. Когда двери библиотеки распахнулись, Нырков увидел Костомарова. Тот жестом дал понять телохранителям, что тем не следует переступать через порог, а Ныркову дал возможность войти, тщательно запер дверь, проводил Ныркова к холодному, без огня, камину, перед которым сидел в кресле Левочкин.
