– Она сказала, что ваш председатель правления – конфликтный человек. И со многими уже успел испортить отношения.
– Так эта женщина, которая рядом с нами живет, – она работает с вами? – сказала женщина с тихим восторгом в голосе.
Надо же, мол, какие у нас соседи!
– Ой, как здорово! – сказала женщина. – И вообще я никогда не думала, что вас увижу! А тут – вы! Представляете?
– Представляю, – кивнул я. – Скажите, а вы не собираетесь свой дом продавать?
Женщина явно растерялась, я видел. Не было у них такого в планах – чтобы отсюда съезжать.
– Вам никто не предлагал продать ваш участок? – спросил я.
Еще больше растерялась женщина. Не предлагали им.
– Нам тут нравится, – сказал Никита.
– Хорошее место, – согласился я. – Оно еще и с историей. Вы про старую графиню слышали?
– Про кого, простите? – удивился Никита.
– Здесь жила графиня Воронцова, – сказал я. – Неужели не слышали?
– Нет.
– Давно жила. Лет двести назад. И говорят, что до сих пор ее призрак тут бродит. Ходит в белом платье по ночам.
– Ой, правда?! – обмерла женщина.
Кажется, я ее напугал.
– Легенда, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно беззаботнее. – Никто ее не видел.
– Но ведь говорят! – уловила несоответствие женщина.
Говорят, в Москве кур доят, чуть было не сказал я ей, да не решился. Только пожал плечами в ответ.
– Ну ладно, я поехал, – сказал я. – Спасибо вам. Вы, может быть, зайдете по-соседски сегодня вечером? Посидим, поболтаем. Вот Светлана из Москвы вернется…
Я хотел увидеть главу семейства, потому что от его домочадцев не удалось получить никакой интересной информации. Но как раз с главой семейства и случилась заминка.
– А папа поздно возвращается, – сказал Никита.
В его голосе угадывалось сожаление. Наверное, он не прочь был навестить нас.
– Может быть, в какой-нибудь из выходных дней, – предположил я, чтобы не лишать его надежды.
При прощании я поцеловал хозяйке руку, окончательно ее смутив, и в сопровождении Кати и Никиты направился к своей машине.
– А вы тут розыгрыши будете снимать? – спросил Никита.
– Вряд ли.
– Жаль! – вздохнул он. – Хотелось бы посмотреть!
– Так приезжай на съемки, – предложил я. – Я дам знать, когда мы будем снимать очередной розыгрыш…
– Я не смогу, – сказал Никита. – Дел много.
Этакий зубрилка. Корпит над учебниками, не поднимая головы.
– Учишься? – сказал я понимающе.
Он кивнул в ответ.
Мы вышли к машине.
– Давайте я вам помогу, – предложил Никита.
Он явно хотел чем-то быть мне полезным.
– Валяй! – легко согласился я. – Хотел тебя спросить, кстати. Ты не в курсе, что такое Горюшкин?
«Горюшкин» – это было слово из странного письма, которое я обнаружил в почтовом ящике Светланы. Покойница Вероника Лапто написала: «Навестите меня в Горюшкине…»
– Не Горюшкин, а Горюшкино, – поправил меня Никита.
– Так что такое Горюшкино?
– Это деревня такая.
– Деревня? – удивился я.
Не знаю, что именно я был готов услышать в ответ, но точно не «деревня».
– Это здесь недалеко, – сказал Никита. – Километра три. Могу показать, если хотите.
Я хотел.
* * *
Поменяв колесо машины, мы с Никитой отправились в Горюшкино.
– Только там никто не живет, – сказал Никита.
– Вообще никто? – удивился я.
– Да. Заброшенная деревня. А что?
Да ничего. Просто странно это все. Сначала Вероника Лапто умерла. Потом покойница стала писать письма новой обитательнице своего бывшего дома. А сама тем временем обретается в деревне, в которой уже никто не живет.
Мы ехали по проселочной дороге, забираясь, как мне казалось, все глубже в лес. Дорога петляла по поднимающемуся все выше склону холма, и когда мы выехали на его вершину, лес расступился, открывая нам унылый вид разоренной деревни. Здесь не было ни одного целого дома, а многие и вовсе были сожжены, и на месте пожарищ надгробными памятниками умершей жизни высились обожженные огнем печи. Судя по тому, как бурно разрослись сорняки, люди здесь не жили давно. Может, они ушли отсюда пять лет назад, а может – двадцать пять, причем последний вариант представлялся мне более правдоподобным. Здесь даже деревянные телеграфные столбы сгнили и сломались – ни одного целого я не увидел на бывшей деревенской улице.
Я вышел из машины и побрел по этой улице. Здесь кипела жизнь, как я очень скоро обнаружил. Летали стрекозы. Паучок плел блестящую на солнце паутину. Кто-то юркий метнулся из-под моих ног и скрылся в высокой траве – я даже не успел рассмотреть, кто это был. Кричали птицы. Жизнь продолжалась. Но уже без людей. Рай на земле. Пристанище для тех, кто умер, не успев много нагрешить при жизни. Вероника Лапто выбрала не самое плохое место для той жизни, которая начинается после смерти.
Деревенская улица оказалась совсем не длинной, и очень скоро я вышел на окраину деревни. Дальше дорога уже только угадывалась: колея заросла травой, так что все безлесное пространство, протянувшееся на несколько сотен метров от окраины деревни до леса, казалось сплошным зеленым ковром, и единственное, что портило изумрудную гладь ковра, – это словно проткнувшие ковер кресты, торчавшие тут и там. Кладбище. Город мертвых при мертвой деревне. И едва я увидел те кресты, как-то сразу догадался, где именно назначила встречу Вероника. Значит, никакой ошибки нет. Все правильно покойница написала.
Я пошел к кладбищу. Могилы прятались в траве и казались буграми, которые осенью непременно размоет – разровняет за два-три сильных ливня. Некоторые могилы угадывались лишь по обломкам почерневших и высохших, как мумии, крестов. Ничто не вечно. Умирают даже кладбища.
Я метался меж могильных холмиков и твердо знал, что где-то здесь и надо искать, но никак не находил искомое. А оно вдруг обнаружилось у самой дороги. Я увидел проплешину, там тоже была трава, но не такая, как везде, – так молодая поросль поднимается после прошлогоднего пожара. Я сделал несколько шагов и увидел неаккуратный земельный холмик и косо торчащую из земли фанерную табличку с надписью, небрежно сделанной шариковой ручкой. Буквы на табличке уже успели расплыться от дождей и выцвести на солнце, но еще можно было прочитать, что там написано:
Л А П Т О
ВЕРОНИКА ИЛЬИНИЧНА
И ниже – годы жизни. Совсем молодой умерла. Неполные сорок лет – разве это возраст для женщины? Могла бы еще жить и жить.
