Вот так далеко их с дочкой увезли от родных мест. И спрятали даже не в многомиллионной Москве, где так легко затеряться, а вообще в лесной глуши, где сосед от соседа прячется за высоким забором и большинство друг друга вообще не знают.
– Ты собери нам чего-нибудь на стол, Наталья, – попросил Тропинин, и по интонации можно было понять, что действительно они никакие не супруги.
Наталья с готовностью кивнула и умчалась. Тропинин посмотрел на меня значительно и попросил:
– При ней не надо говорить о том, что там у вас случилось. Она и без того уже страху натерпелась, поверьте мне.
– Хорошо, – сказал я.
Маленькая Катька в это время крутилась вокруг нас, и ей дела не было до этих взрослых страстей. Она, в отличие от матери, наверняка даже себе не представляла, зачем они переселились из далекого Челябинска в этот дивный лес и какие такие опасности подстерегали их с мамой в том городе.
– Это чужой дом, – сказал Тропинин. – На милицейскую зарплату такой не построишь, сами понимаете. Ну, считайте, что надежные люди, которым мы доверяем, пустили нас пожить на время, – улыбнулся он скупой улыбкой. – А этот Жорик невесть что вообразил. И про нас… Решил, наверное, что мы какие-то новые хозяева… И про себя решил… Что он тут такой хозяин – главнее всех остальных… Обычное дело: заявился к нам, пальцы веером, а мы же вся из себя семья такая тихая и положительная… Тише воды, ниже травы. И наша эта робость его, наверное, и спровоцировала. Он стал нам предлагать участок продать. И покупатели у него вроде намечались. В общем, прессовал нас, как хотел, и вся наша конспирация летела к черту. Тогда мы и решили его пугнуть.
При этих словах Тропинин посмотрел на меня выразительно, и я все в его глазах прочитал и обо всем догадался.
– Подброс пистолета! – осенило меня.
Он кивнул, вознаграждая меня за догадливость, и сказал:
– Вы простите, что мы тогда вам всего не сказали. Надеялись по-тихому проблему разрешить. Мы ведь даже в местный ОВД не обращались, как вы теперь понимаете. С единственной целью – чтобы не светиться. Своими силами разыграли этот спектакль с подбросом. Взяли Жоржа тепленьким, дали понять ему, что он теперь под статьей, постращали его как следует, да и выпустили якобы под подписку о невыезде.
Тропинин перехватил мой взгляд и тут же пояснил мотивы столь странного поступка:
– А куда бы мы его дели, этого Жорика? В подвале своего дома закрыли? – он усмехнулся невесело. – Так это подсудное дело. За это взгреют так, что мало не покажется. Да мы, честно говоря, думали, что подействует. Что Жорж испугается и затихнет. А эта сволочь вдруг стала бузить и все нам испоганила.
– И что теперь? – спросил я. – Будете перебираться в какое-то другое место?
– Не все так просто, – вздохнул Тропинин. – Для нас даже сама процедура переезда – это целая куча проблем и множество опасностей. А самое главное – нам ехать некуда. Программа защиты свидетелей – это ведь оно только звучит так красиво. Те, кто не в курсе, думают, что это как на Западе. Укрываемому лицу делают новые документы, новую внешность, покупают ему новый дом где-нибудь в спокойном месте. Вот вы лично в такое счастье верите, Евгений Иванович?
– Чтобы и у нас такое? Верится с трудом, – признался я. – Все-таки у нас не Запад, слава богу.
– То-то и оно, – кивнул с печальным видом Тропинин. – У нас вся эта программа – сплошная фикция. Денег нет, людей нет, и все в итоге сводится к тому, что прячемся где-нибудь у знакомых, где нас на время приютили. Нам сейчас и ехать некуда, если честно. Одна надежда на подполковника этого… Который Жоржа сегодня увез. Надеюсь, Жорж теперь закрыт надежно. И его супругу подполковник пообещал пока попридержать… До выяснения обстоятельств якобы… И это означает передышку. Мы сможем тут какое-то время побыть.
– А дальше?
Тропинин в ответ только развел руками, давая понять, что даже не представляет себе, как может сложиться дальнейшая судьба опекаемой им женщины. И только теперь я осознал масштабы лежащей на нем ответственности. Ему доверили две чужие жизни – Натальи и ее дочурки Кати, – дали в помощь Никиту, который внешне сам еще был ребенок ребенком, но зато не дали ни денег, ни адреса, где можно было бы укрыться, и Тропинин должен был на собственный страх и риск эту совершенно беспомощную и целиком от него зависевшую парочку оберегать.
Я посмотрел на молчавшего все это время Никиту и спросил у него с доброй улыбкой взрослого дяди:
– Так сколько тебе все-таки годиков, сынок?
– Двадцать, – ответил он и сильно покраснел, как будто только что соврал и теперь боялся быть уличенным в обмане.
– Ого! – непритворно изумился я.
– На самом деле Никита оказался настоящей находкой, – признался Тропинин. – Армия у человека за плечами, срочную отслужил, а на вид ему семнадцать с хвостиком. Так что он вроде как мой сын, и никто не догадывается, что он на службе.
И служит хорошо. Я сам тому свидетель. Сегодня видел своими собственными глазами.
– Это он на вид такой школяр, – сказал Тропинин. – А из армии он с орденом пришел. Вы часто слышите о том, чтобы солдатам ордена давали?
И снова Никита покраснел. Ужасно он стеснительный.
* * *
Тропинин и Никита оставили нас ненадолго, Наталья накрывала на стол, и мы оказались с Катериной с глазу на глаз. Девочка принесла листы чистой бумаги и россыпь разрозненных ручек – карандашей-фломастеров. Она не предлагала мне ничего нарисовать, а рисовала сама, просто ей требовался кто-то, кто был способен оценить ее талант.
Первым делом она нарисовала дом. Обычный, одноэтажный, кособокий, с кривым окном едва не вполовину дома. Я лицемерно восхитился. Ободренная первым успехом Катерина окружила дом уродливыми деревьями. Я сделал вид, что отродясь такой красоты не видывал. Девчушка, обнаружив, что она находится на правильном пути, эффектно завершила работу над художественным полотном, нарисовав конструкцию из черточек-кружочков.
– Это Катя? – спросил я неуверенно, боясь ошибкой оскорбить легкоранимого творца.
Напрасно я боялся.
– Да! – выдохнула счастливая художница, радуясь тому, что ей удается достигать такой предельной точности в деталях, которая позволяет благодарным зрителям с ходу улавливать самую суть.
Она нашла во мне единомышленника и в благодарность нарисовала еще несколько картин. И хотя это были мало чем отличающиеся друг от друга вариации одного и того же сюжета с деревьями, страшнушкой-девочкой и кособоким домом, я благоразумно поостерегся привередничать и всячески демонстрировал свое восхищение.
Мы с Катькой уже были не разлей вода. Девчушка прониклась ко мне глубочайшей симпатией, и ее теперь можно было брать голыми руками. Бедняжка не догадывалась, что взрослый дядя расточает комплименты не просто так. Возможно, она впервые оказалась жертвой столь изощренного коварства, так что подобная наивная доверчивость была ей вполне простительна.
