– Вы ведь хотите купить, – резонно заметил Карпов.
– Такие случаи наверняка редки.
– Не скажите! – горячо запротестовал Виталий Семенович. – Это смотря как все преподнести! С большой охотой покупают, поверьте мне!
– Зачем?
– На память. Тут психология, дорогой мой Евгений Иванович. Ты сфотографировал человека, часто даже незаметно для него, и сразу с фотографиями к нему не лезешь. Зачем? Не надо торопиться. Проходит год, а то и два, и тут ты будто бы случайно ему показываешь, что у тебя есть. Ему интересно, и в нем умиление тут же. Любят люди на бывших на себя смотреть. Какие прежде они, в смысле. И вот тогда можно продавать.
– Покупают?
– Еще как! Редко кто отказывается. Я же вам говорю – тут психология. Свою фотографию в чужих руках оставить… в моих то есть, вы поняли… так вот оставлять мало кто решается. Вроде как неприятно это людям, чтобы их фотография – в чужих руках. Не замечали никогда?
– Я просто не задумывался, – признался я.
– То-то и оно, что не задумывались. А как человека перед фактом ставишь – он готов тебе деньги заплатить.
Я вспомнил, что есть народы, представители которых не дают себя фотографировать. Потому что у них считается, что фотография отнимает часть души сфотографированного человека. И если заезжий турист хочет сделать снимок – разворачиваются, убегают и прячутся. И здесь нечто подобное. В другую форму облекается, а суть та же самая. Никому не оставлять ни единой частички себя, любимого, пускай даже в виде фотографии.
– Сколько я вам должен? – спросил я.
– Тут каждый волен сам решать, – осторожно ответил Карпов.
Он явно боялся продешевить, но никак не мог сообразить, сколько с меня потребовать. Понимал, что раз уж я сюда примчался, фотография эта имеет для меня какую-то ценность, и можно было со мной особенно не церемониться и хоть сто долларов с меня просить, но язык у него не поворачивался. Я помог ему справиться с ситуацией и дал сразу двести баксов. Карпов изумился, и в нем поселилась и расцвела дикая гордость.
– Этого достаточно? – спросил я.
– Вполне! – ответил Карпов. – Я очень благодарствую!
Он сделался таким счастливым, будто только что выиграл в лотерее. Лежал у него лотерейный билет, и считалось, что тираж давно уже прошел и никакого выигрыша там не случилось, как вдруг выяснилось, что ошибка вышла и что-то все-таки по тому билету владельцу причитается. Но Карпов не догадывался, что на самом деле деньги он получил не столько за эту фотографию, сколько авансом, и деньги прямо сейчас ему придется отработать. Я покупал у него информацию. Подкупал фотографа, чтобы сделать его разговорчивым.
– А фотографий, где Вероника с прежним со своим ухажером, с Андреем Михайловичем, у вас нет? – зашел я издалека.
– Как же! – воодушевился Карпов, ободренный своим недавним финансовым успехом. – Конечно, есть! Желаете взглянуть?
Он мысленно уже прибавил к двумстам заработанным только что долларам следующие двести и потому проникся ко мне лишающей его осторожности симпатией. Я не стал его разочаровывать и благосклонно кивнул. Тотчас же мне были предъявлены компрометирующие Андрея Михайловича фотографии, на которых он был снят в обществе Вероники. Несмотря на разницу в возрасте, они смотрелись очень гармонично. Такая у них могла бы быть семья: стареющий, но респектабельный и мудрый муж, трепетно любящий и просто обожающий свою жену, а жена эта молода, красива, чуть наивна и горда, и за мужем за своим она, как за каменной стеной.
– Будете брать? – волновался фотограф Карпов. – Я уступлю.
– Сколько? – сделал я вид, будто готов поторговаться.
– Десять процентов, – сказал Виталий Семенович, явно не без внутренней борьбы.
– Неплохо, – оценил я, чтобы его не разочаровывать. – А долго у них это было?
– Ась? – спросил Виталий Семенович угодливо.
– Вероника и Андрей Михайлович долго меж собой дружили?
– Год, наверное.
– А Нина Николаевна как же?
– Страдала! – сообщил с готовностью Карпов.
– Она не пыталась мужа образумить? Или отношения с Вероникой выяснить?
– Тихо страдала, – сказал фотограф уважительно. – Без скандалов. Очень интеллигентная женщина.
– А Андрей Михайлович?
– Это вы о чем?
– Когда Вероника оставила его ради молодого соперника – Андрей Михайлович как себя повел?
– Никак.
– То есть? – приподнял я бровь, ожидая разъяснений.
– Никак, – повторил Карпов. – Будто его это вовсе не касалось.
– Отступился и даже не пытался вернуть расположение Вероники?
– Получается, что так.
– А молодой этот красавец куда потом подевался? – спросил я невинным голосом.
– Не могу знать! Просто перестал появляться, и на этом все. Давно уже его не видно.
– А может, это все Андрея Михайловича проделки? – спросил я и посмотрел внимательно на Карпова.
Он обмер и ничего мне не ответил. Не то что испугался. Просто слишком неожиданно для него мы свернули с приятной темы продажи фотографий на неприятную тему, которую ему совсем не хотелось обсуждать.
– Как считаете, мог Андрей Михайлович из ревности что-то такое тут устроить? – проявил я настойчивость.
– Какое? – спросил испуганно Карпов.
– Убийство, – пояснил я безжалостно.
Он посмотрел на меня с таким негодованием, будто был не иначе как папой римским, а я в его присутствии нес жуткую ересь. Не сразу он справился с охватившим его волнением.
– Так вы будете фотографию брать? – осведомился он, немного придя в себя.
И тогда я его еще раз больно пнул.
– Вы ведь милиции эти фотографии не показывали? – спросил я. – Когда это несчастье с Вероникой произошло и было следствие.
– Нет, – ответил он, уже в который раз испугавшись.
– А почему?
Карпов не ответил, быстро смахнул со стола фотографию, на которой были запечатлены Вероника и Андрей Михайлович, ушел куда-то в глубину дома и уже оттуда мне ответил с неприязнью в голосе:
– А потому!
Он не заметил, что одну из фотографий обронил. Я ее мгновенно прикарманил.
* * *
Я заехал в дом Светланы. То есть в дом я не попал. Дверь была заперта, а ключ я еще в день отъезда отдал оставшимся в засаде милиционерам. Выбитые при штурме дома стекла были уже вставлены. Я постучал в окно и негромко позвал несчастных сидельцев. Мне представлялось, что в доме до сих пор засада и меня не могут не видеть. Но никто не отозвался. Наверное, соблюдали конспирацию. Я оставил попытки проникнуть в дом. Сел в машину и выехал с участка. У своих ворот стоял Андрей Михайлович. Я сделал вид, что его не заметил. Я сейчас боялся встретиться с ним лицом к лицу, потому что прежнего искреннего, доброжелательного интереса к нему я демонстрировать уже не мог, зато мог выдать себя вдруг проснувшейся во мне подозрительностью. Мне требовалось время, чтобы освоиться со своим новым знанием и понять, что мне делать дальше.
