Служивые тотчас добавили своим взорам честности, отчего вдруг стали похожи на продавцов коммерческой палатки во время проведения на вверенной им торговой территории комплексной проверки контролирующих органов.
– Вы это чего? – спросил Гуликов, все еще до конца не смея поверить в правдивость собственной догадки.
– А что такое, мужик? – изобразили удивление служивые.
– Тут нету ничего! – ткнул пальцем Гуликов в свой «Запорожец». – Вы посмотрите!
Служивые приблизились и посмотрели.
– Ведь нету ничего! – провозгласил на глазах оживающий Гуликов.
– А чего должно быть? – упорно не понимали представители пострадавшей стороны.
– Никаких следов! Не об мою машину ваш «Мерседес», в смысле, стукнулся!
– А об чью? – дружно оскорбились пострадавшие. – Ты нас обвиняешь в лжесвидетельстве? Ты хочешь по статье о клевете пойти?
– Не хочу! – дрогнул Гуликов.
– Нет, хочешь! – упорствовали служивые.
И Гуликов подумал, что запросто ведь могут посадить.
– Что вмятин нет, так это ничего не значит! – бушевал капитан, тыча пальцем в пыльный бок «Запорожца». – У тебя же танк, а не машина! Тут металл в пять миллиметров толщиной! Ты хоть знаешь, что на том заводе раньше делали?
– На к-каком? – стал заикаться Гуликов.
– На т-таком! – зло передразнил его инспектор. – На том самом, где потом твой «Запорожец» нам на беду склепали! Так там комбайны раньше делали, мужик! Бывший комбайновый завод, в натуре! И хоть на более легкую продукцию и перешли, а все же навыки, я думаю, остались! Легковушки делают, а получаются все одно комбайны! Вот сам хоть убедись! – не на шутку разошелся капитан. – Ты ни разу не пробовал этот свой комбайн ногой пинать? А ты попробуй! Даже следа не останется! Давай-давай! Ударь и убедись!
Платон Порфирьевич замешкался, но инспектор, как оказалось, не шутил.
– Вот ты ударь! – сказал он повелительно. – И ты увидишь, что не останется следов!
Гуликов, будто загипнотизированный, несмело пнул свою машину, и тут же образовалась немаленькая вмятина. В одно мгновение все изменилось.
– А вот и вмятина! – с облегчением произнес капитан.
Платон Порфирьевич запоздало догадался, что он попался. Сделали его, как пацана.
Инспектора склонились над вмятиной и разглядывали ее с видом деловито-озабоченным, а один даже достал рулетку из кармана и зачем-то ту вмятину измерял.
– Вы же это специально! – пробормотал потрясенный Гуликов. – Чтоб я ударил, в смысле! И вовсе я ваш «Мерседес» не бил! Это же подстава, мужики! Чего такое вы творите?
Слышал он, что навострились таким образом деньги на дороге зарабатывать бандиты-беспредельщики, но чтобы гаишники подобным промышляли – это в первый раз он столкнулся и до сих пор не мог поверить, предпочитая думать, что тут какая-то ошибка.
Но ошибки не было, и очень скоро ему это доказали, как дважды два.
– Вот вмятина, мужик, – сказал безжалостно инспектор. – Что однозначно доказывает твою вину, как понимаешь! И будем мы тебя сейчас оформлять – со всеми вытекающими последствиями.
– Вы специально! – озлобился Гуликов.
Инспектор издали показал ему наручники. Гуликов на всякий случай присмирел. Но окончательно сдаваться он не собирался.
– И ничего я вам подписывать не буду! – сообщил он трусливо, но мстительно.
Его угроза не возымела никакого эффекта. Инспекторы дружно занялись делом, оформляя ДТП.
– Вот посмотрите! – возвысил голос Гуликов, обращаясь к немногочисленным свидетелям, наблюдавшим за случившимся с обочины. – Вы видели, как здесь все было! Как они меня заставили мою машину пнуть!
Свидетели трусливо промолчали. Гуликов понял, что его судьба теперь находится в его собственных руках, и решил ковать железо, пока оно горячо.
– Я вас хочу переписать! – сказал он свидетелям, направляясь к ним широким шагом, чтобы успеть к ним, прежде чем они разбегутся.
Он не столько даже их хотел переписать, не очень-то на свидетелей надеясь, сколько рассчитывал подставлял в погонах припугнуть, потому что не может быть такого, чтобы так они безбожно беспредельничали средь бела дня и никого совсем не боялись.
Но служивые не испугались. Так и продолжали заниматься своим делом, и только один отвлекся, посмотрел с задумчивым видом на свидетелей и вдруг сказал:
– А и правда, надо бы людей переписать. Лишние свидетели никогда лишними не бывают.
И направился к обочине, доставая на ходу из кармана ручку и потрепанный блокнот. В рядах нечаянных свидетелей случилось какое-то волнение, и они готовы были разойтись, вдруг вспомнив о каких-то своих неотложных делах, но инспектор сказал им коротко и строго:
– Стоять!
И все мгновенно превратились в статуи.
Взгляд инспектора натренированно выхватил из негустой толпы самого перспективного свидетеля, и именно в него, в смуглолицего таджика в тюбетейке, и ткнул блокнотиком служивый:
– Документики ваши, гражданин!
Таджик стыдливо улыбнулся и сказал, безбожно коверкая слова:
– Плохо руски понимат.
– Ага, так мы без регистрации тут, значит, – легко догадался инспектор и обратился к своему сослуживцу: – Вань! Вызывай милицейский наряд! Пускай урюка этого отвозят в обезьянник!
– Я просто не понял вас сначала! – торопливо произнес таджик на чистейшем русском языке. – В чем суть проблемы, господин инспектор? Я, может быть, смогу чем-то вам помочь?
– Не надо милицейский наряд! – дал отбой инспектор, и стало ясно, что человек он, в принципе, не злой и с ним всегда можно договориться, особенно если не лезть безрассудно на рожон. – Как звать? – спросил он таджика почти ласково.
– Буботоджон Худойбердыев, – с готовностью сообщил уроженец расположенного в Гиссарской долине славного города Душанбе, глядя на инспектора такими глазами, что было понятно – свидетель из него получится на загляденье и подтвердит такой все, что захочешь.
– Видел? – спросил инспектор, все больше проникаясь симпатией к собеседнику.
– Ага! – радостно сказал таджик.
– И подтвердишь?
– А как же!
– Тогда пиши, – сказал инспектор. – В подробностях, как тут все происходило. Тебе понятно?
– Да, – кивнул таджик. – А что писать?
– Вань! – сказал инспектор. – Вызывай наряд!
– Не надо! – всполошился гражданин Худойбердыев. – Я напишу!
– Да он не видел ничего! – прозрел Платон Порфирьевич.
– Я видел! – сказал таджик твердо, потому что в обезьянник ему совсем не хотелось.
