Похоже, что всем тут верховодила Мария. Взяла хозяйство в свои крепкие руки.
– У вас с директором полное взаимопонимание, – сказал я женщине.
– Да, он хорошо уяснил, что от него требуется, – кивнула Мария.
– Наверное, любит детей, – предположил я.
– Полюбил. Поначалу у нас с ним недопонимание было. Легкое. Приворовывал он. Но я объяснила, что так нельзя. Что нехорошо у детей воровать. Что это грех. Он понял. Теперь с ним никаких проблем.
Тут Демин за спиной Марии сжал ладонь в кулак и, выразительно глядя на меня, легонько двинул тем кулаком себе под глаз. И я сразу понял, что он хотел мне этим объяснить. Так вот откуда эти странные желтые круги под глазами у директора! Фингал под глазом – он только сначала синий, а когда через время гематома рассасывается, она становится грязно-желтой. «Я объяснила директору, что воровать нехорошо», – сказала Мария. Она ему так объяснила, что он надолго запомнил. Просто шелковый стал. Я покосился на ладони Марии. Ладони как ладони. У меня крупнее, к примеру. А у Оглоедова нашего вообще как лопаты. Но у нас с Оглоедовым нет такой нежной и безоглядной любви к трем десяткам воспитываемых Марией детишек, а у Марии есть, и когда ее детей, не родных ей по крови, а приемных, попытались обидеть – она наказала обидчика, и сил ей на это хватило. И ей без разницы, наверное, кто будет перед ней. Я вдруг подумал, что окажись обидчиком ее ребятни наш даже на вид ужасный Оглоедов – и он тоже был бы бит Марией, потому что дело здесь совсем не в размере кулаков, а в чем-то другом, о чем мы, мужики, не имеем ни малейшего представления, как бы ни старались мы хорохориться, а знают только женщины, матери.
* * *
Сообщение о том, чего ради мы сюда приехали, совсем не обрадовало Марию. Она нахмурилась и замкнулась.
– Ну, ты это, – сказал сердито Демин. – Тут дело такое… Хочу, не хочу – это не для нашего случая! Надо помочь! Найти этого Сабадаева! Он народа погубил уже кучу! По крови идет, у него под ногами аж чвякает!
Мария судорожно вздохнула. Я решил вмешаться.
– Вам нечего бояться, – сказал я Марии мягко. – Все сделаем так, что вы все время будете как бы в стороне. Вам же с ним общаться не придется, с Сабадаевым этим. Всего-то и нужно, что в Москву поехать и показать тот дом, где вы с Сабадаевым встречались. Я сам вас туда и отвезу. На машине. Приезжаем с вами, вы мне из окошка покажете тот дом, даже из машины выходить не будем, и сразу уезжаем. А?
Я просительно заглянул ей в глаза. Мне не хотелось ей объяснять, что мой вариант – это самое лучшее и необременительное для нее из всего, что только можно себе представить. Потому что если она сейчас не согласится, ее возьмет в оборот Мартынов, а он церемониться не будет, у него служба, у него все строго официально, под протокол.
– А без этого нельзя? – спросила меня Мария, страдая.
Я ее понимал. Про Сабадаева она хотела забыть, как про страшный сон. У нее были ее дети, она ради них жила и ни о каком Сабадаеве и слышать не хотела, а я ее насильно тянул в страшное прошлое, где Сабадаев еще был.
– Без этого нельзя, – покачал я головой.
– Ну чего вы в него вцепились? – вздохнула Мария.
Она про него забыла и предлагала забыть нам. Тогда, чтобы ей было понятно, я рассказал про новую сабадаевскую пирамиду, про камушки, взамен которых получали немалые долларовые суммы. Рассказал про неугомонного и одержимого репортерским разоблачительным задором Мишу Каратаева, который, похоже, действительно сумел напугать и согнать с насиженного места строителей пирамиды, а на второй попытке оплошал и потерял своего разведчика, бедного Сергея Михайловича, о странном и пугающем исчезновении которого я тоже поведал Марии. Кажется, я смог ее убедить.
– Хорошо, – сказала она. – Завтра поедем. Завтра вас устроит?
– Вполне.
* * *
Вечером, прогуливаясь по территории пансионата, в самом дальнем, забытом всеми углу я наткнулся на мужичков, которых видел по приезде. Тех самых, что, разинув рты, наблюдали за тем, как ловко управлялся с тремя десятками ребятишек по-генеральски грозный Демин. У мужичков явно намечался ужин: тлели угли в костерке, один из мужичков очищал златобокие луковицы, другой, ловко орудуя обломком столового ножа, вскрывал банку с дешевой консервированной рыбой. Мое появление явно их смутило. Наверное, они устыдились того, что человек из телевизора, каковым они меня считали, стал нечаянным свидетелем их приготовлений к немудреному фуршету. Я уже было хотел развернуться и уйти, но тут один из мужичков сказал с непередаваемым холопским подобострастием:
– Добрый вечер!
Совсем как директор пансионата. Здорово же их здесь Мария выдрессировала.
– Здравствуйте, – сказал я, уже не считая возможным уйти сразу. – Извините, если я вам помешал.
– Нет-нет! – всполошился мужичок. – Даже не думайте! Мы всегда гостям рады! У нас тут все по-простому, конечно. Картошечку вот печем. И если вы желаете отведать, если вам не зазорно в смысле…
Тут я дрогнул. Вот если бы он не сказал это свое «не зазорно», я бы откланялся и со спокойным сердцем удалился, но слово уже прозвучало, и если бы я ушел, то получалось бы, что «зазорно» с ними, что гнушаюсь, а я вовсе не хотел их обидеть и потому остался.
Я подошел, поочередно протянул руку каждому и каждому вежливо представился:
– Меня зовут Женя.
Вот моя физиономия была им, конечно же, известна. Телевизор смотрят.
– Как, простите? – переспросил меня второй мужичок.
Мне даже показалось, что ерничает.
– Женя, – повторился я.
– А, понятно. А то я сначала не расслышал, – смутился мужичок, и его смущение было таким искренним, что я заподозрил почти невозможное – я ему не знаком. В принципе, теперь, когда я видел его вблизи, я мог бы поверить в то, что телевизор в последний раз он смотрел очень-очень давно, в детстве, а потом ему по жизни уже как-то не фартило и на телевизор накопить денег никак не получалось. Он имел довольно помятый и даже бомжеватый вид: нездоровое лицо, суетливые движения алкоголика и небрежность в одежде, свойственная хиппи, богемным людям и все тем же бомжам-алкоголикам. Под последнюю категорию из трех вышеперечисленных этот мужичок подпадал идеально.
– Георгий, – представился он мне.
Хотя ему больше подходило Гоша.
Второй тоже представился:
– Андрей Иванович.
Этот выглядел посвежее своего дружка, и если его приодеть да вытравить из его взгляда пришибленность, обычно присущую постепенно деградирующим личностям, – он бы запросто мог стать одним из множества горожан, которых мы привыкли видеть на улицах, одновременно совершенно их не видя. Настолько это типичный образ.
– Поужинаете? – предложил мне Андрей Иванович, интонацией выдавая свою неуверенность.
– Посижу, – неопределенно ответил я.
