А сам уже наливал в свой стакан чудо-водку.
Изобретатель распахнул дверь.
Один шкаф. Один стол. Одна женщина.
– Оч-чень хорошо! – удовлетворенно оценил Миша. – Закрывай!
Залпом выпил водку и выпалил:
– Открывай!
Две секунды всего прошло. Или три. Не больше.
Изобретатель снова распахнул дверь, не забыв при этом щелкнуть выключателем.
– Понятно! – зло пропел Миша.
Два шкафа. Два стула. Две женщины. Миша рванулся к освещенному проему, но изобретатель с завидной поспешностью захлопнул дверь перед самым Мишиным носом. Каратаев врезался в филенчатую дверь и опрокинулся на пол.
Вспыхнул свет. Изобретатель метнулся к Мише, причитая:
– Ушибся, наверное! Да куда же это вы так спешно-то!
Но Мише ничья помощь не была нужна. Он рвался к двери. Изобретатель вцепился в него мертвой хваткой.
– Пусти! – бесновался Миша. – Я все понял! Щас я тебе этот фокус разоблачу!
Но разоблачить не получилось. Потому что изобретатель-фокусник держал его крепко. Побесновавшись и утомившись, Миша затих. Только дышал тяжело.
– Ну? Ты понял? – спросил он Оглоедова.
– Вы про что?
– Про вставлялово это. Как он это делает – ты понял?
Оглоедов услужливо изобразил работу мысли, но потерпел фиаско и вынужден был признать, что нет, не понял ничего. Миша стряхнул с себя изобретателя.
– Я понял, почему он меня туда не пускает, – сказал он Оглоедову. – Это чтобы я его конструкции не увидел. Тут ведь самая большая сложность – очень быстро сделать так, чтобы всех предметов стало ровно вдвое больше. Правильно?
– Допустим, – неуверенно ответствовал Оглоедов.
– Да не «допустим», а так оно и есть! – осерчал Миша. – Невозможно за три секунды шкаф еще один занести, диван, лампу под потолком повесить! Да еще и бабу эту с ее чертежом! Не-воз-мож-но! Но – по отдельности только! Значит – что? Значит, все сразу надо одним махом сделать! Понял?
– Нет, – заскорбел Оглоедов.
– Ну что же ты за человек такой тяжелый! – обозлился Миша. – Ты в театре когда-нибудь был?
– В смысле?
– О, господи! В театре! Билет – купить, в театр – пойти, спектакль – смотреть! Спектакль ты смотрел когда-нибудь?
– А-а. Это – да. Смотрел.
– Вот! – воодушевился Миша. – Там еще иногда бывает… не во всех спектаклях, конечно… но ты мог видеть… Там на сцене такой круг поворотный в полу. Вот стоят декорации, к примеру: березки там всякие, елочки разные. Одним словом – лес! А потом круг этот поворачивается, березки уезжают, а вместо них на сцене уже комод, пианино и камин, и действие уже как бы в доме происходит, а не в лесу! Ну? Ты понял?
– Это что же – и тут у него тоже круг? – недоверчиво осведомился Оглоедов.
– Да!
– И крутится? – еще больше засомневался Оглоедов.
– Да!
– А шкафы откуда же берутся?
– Тьфу ты, господи! Да приезжают они! Вот открыл этот Кулибин дверь, показал нам интерьер на секундочку, а там один шкаф, один стол… Всего по одному, в общем, в этой комнатке. Потом он дверь закрыл, круг повернулся на девяносто градусов, эта комнатка уехала, другая приехала, и теперь уже за дверью – два шкафа, два стола, два кульмана… Теперь ты понял?
– Ага, – кивнул Оглоедов, но лицо его до сих пор сохраняло озадаченное выражение. – Это я понял, что два кульмана. И про столы понял. И про два шкафа тоже, тут вы даже не сомневайтесь. С мебелью мне уже все ясно. А вот с женщинами-то как? – и он посмотрел на Мишу преданным взором.
– С какими женщинами?
– С теми, которые вместе с мебелью. Две одинаковые – это он как делает?
– Близнецы! – сказал снисходительным тоном Миша Каратаев и посмотрел на Оглоедова так, как обычно взрослые люди смотрят на неразумных детей. – Это женщины-близняшки.
– Я все равно не понял, – признался Оглоедов и сам устыдился собственной непонятливости.
– Ну чего ты не понял? – вздохнул Миша.
– Вот повернулся круг. Приехали эти женщины. Две. А одна ведь уехала. И уже получается, что их три.
– Как это три? – забеспокоился Миша, еще не понявший всего до конца, но уже догадавшийся, что чего-то очень важного он в своих умозаключениях не учел и это важное все его умозаключения обратило в прах.
– Один шкаф! Один стол! И одна женщина! – сказал с отчаянием Оглоедов. – В комнате! Потом эта комната уезжает целиком, а другая приезжает! И там уже два стола, два шкафа и женщины тоже две! Одна плюс две – это три! Или я опять что-то неправильно понимаю?
– Трое близняшек, – пробормотал Миша Каратаев. – Так разве бывает?
Он выглядел обескураженным.
– Не бывает, – печально подтвердил Оглоедов.
Лицо такое было – вот-вот заплачет. Только что Миша все ему так хорошо объяснил, а оказалось – нестыковочка.
Каратаевский взгляд поблуждал по комнате, наткнулся на изобретателя и замер на нем.
– Скажи, Менделеев, – почему-то шепотом произнес пребывающий в растерянности Миша. – Ведь получается, что вставляет твоя водка? А?
– Вставляет! – ответил собеседник ласково.
– Ну, открывай, – обреченно предложил Миша.
– Бутылку еще одну?
– Дверь! – тяжело вздохнул Миша. – Я еще раз убедиться хочу…
Наш доморощенный Менделеев распахнул дверь. За дверью стоял я.
– Мы рады приветствовать вас в нашей передаче «Вот так история!», – сказал я.
Что дословно сказал Миша Каратаев, вы никогда не узнаете. Подобные языковые конструкции мы из самых лучших побуждений при монтаже передачи всегда заменяем писком. Когда Миша отвел душу и отговорился, я покаянно произнес:
– Ты прости нас, Миша. Так надо было. Это мы со Светкой как-то заспорили. Она говорит – умрет скоро наша передача, потому что никто не будет на розыгрыши поддаваться. А я говорю – не умрет, потому что разыграть можно любого, хоть даже тебя, Миш.
– Вы же уже разыграли раз!
– А Светка говорит: второй раз не получится. А я говорю…
– Получится! – с готовностью подтвердил Миша. – И второй, и пятый, и десятый! Об одном прошу: вы больше на мне эти свои дурацкие эксперименты не ставьте! У меня крыша едет. Это я на первый взгляд только такой пробивной, циничный и наглый. А на самом деле я жутко доверчивый и впечатлительный.
Вы нашего Мишу по телевизору когда-нибудь видели? Можно ли поверить, что его можно хоть чем-нибудь так сильно пронять?
– Миша! – сказал я. – Ничего обещать не могу. Если Светка снова скажет…
