– Он с вами разговаривал об этом?
– О чем? – не поняла моя собеседница.
– О том, что он ищет журналистов.
– Некоторое время назад он сказал мне, что нами заинтересовались.
– «Нами» – это кем?
– Участниками пирамиды. И самой пирамидой, в общем. Что объявился какой-то телевизионщик, который крутится вокруг да около, и это неспроста. Он сказал мне, что явно идет сбор информации и что на того телевизионщика непременно надо выйти, помочь ему.
– Вы того телевизионщика видели?
– Нет.
– А Дима вам о нем что-нибудь рассказывал?
– Нет. Я вообще советовала ему в эти дела не ввязываться.
– Почему?
– Убьют, – коротко ответила женщина.
На ее лице в этот момент была написана уверенность в собственной правоте. Еще бы ей сомневаться. Она предупреждала, что могут убить? Вот и убили.
– И что же Парамонов хотел поведать тому журналисту?
– Просто рассказать ему свою историю.
– И вашу тоже, – подсказал я.
– Нет-нет! – испугалась женщина. – Я его предупреждала, чтобы он меня в это дело не впутывал. Я боялась. И сейчас боюсь.
– А как он искал того журналиста? И откуда он вообще о нем узнал?
Мне хотелось понять, почему Дима Парамонов вдруг решил, что Илья Демин – это телевизионный разгребатель грязи, способный ему, то бишь Диме, помочь. Или не Диме, а тем людям, которых Дима хотел предупредить о грозящей им опасности.
– Я не знаю, – пожала плечами Елизавета Ивановна. – Что-то, впрочем, он говорил про своего куратора.
– Про какого куратора?
– В пирамиду ведь не просто так приходят. Кто-то должен тебя туда привести. Тот человек, который пришел в пирамиду раньше тебя. Вот он и называется куратором. Он приводит тебя в пирамиду, и ты становишься звеном в создаваемой лично им цепочке. Один человек, другой, третий – чем больше звеньев, чем длиннее цепочка, тем больше денег куратор получает, ведь ему достается часть тех сумм, которые приносят в пирамиду его подопечные. Дима как-то связывал своего куратора и того журналиста. Я не помню в подробностях, но почему-то он их рядом ставил.
– А имя Диминого куратора вам случайно не известно?
– Он называл мне, но я забыла. Все-таки время прошло. Это женщина, имя было женское.
– Анна Косинова? – дрогнувшим голосом спросил я.
– Точно! – сказала Елизавета Ивановна. – Совершенно правильно! Я еще помню, что что-то там с косой было связано! Конечно, Косинова! А вы ее знаете, да?
Еще бы я ее не знал. Я с ней знаком гораздо ближе, чем с вами, мадам.
* * *
Я позвонил Ане.
– Привет!
– Привет! – отозвалась она.
Голос был радостный.
– Может, встретимся? – предложил я.
– Конечно! Когда?
– Сегодня.
– Где?
– В том закрытом клубе, – сказал я, – куда ты меня когда-то водила. Мне там понравилось.
– Хорошо, – легко согласилась Анна.
Мы встретились с ней на Тверском бульваре, как когда-то. Только сейчас она не трусила и слежки не опасалась. Ее законный супруг томился в каталажке, и некому было ту слежку организовывать.
– Пройдемся пешком? – предложил я. – Тут недалеко.
– Да, конечно.
Она казалась беспечно-веселой, но я уже о ней кое-что знал, это мое знание заставляло смотреть на нее другими глазами, и я замечал те мелочи, на которые не обращал внимания прежде. Брошенный будто бы ненароком взгляд, секундная заминка в разговоре – все для меня теперь имело свое объяснение.
Нас встретил уже знакомый мне сомелье. Мишель Ветруа, как он в прошлый раз представился. Или просто Миша. Миша Ветров.
– Здравствуйте, Мишель, – степенно сказал я. – Рад вас видеть.
Он сконфузился и пробормотал в ответ нечто невнятное. Вспомнил, как оно в тот раз было. Наука даром не прошла.
– Принесите-ка нам бутылочку «Шато Латур» шестьдесят первого года, – любезно попросил я.
Миша кивнул и растворился в воздухе, исчез, как исчезают пузырьки воздуха в шампанском.
Анна смотрела на меня глазами, полными изумления. Никакого подвоха она от меня, конечно, не ожидала, но насторожилась, наверное.
– Мне в прошлый раз понравилось это вино, – сказал я небрежно. – Почему бы нам не вспомнить ощущения того дня?
– Ты разбогател? – осторожно улыбнулась Аня. – Телевизионный канал выплатил задолженность за твои программы за три года сразу? Или это твоя бабушка в Америке так неудачно перешла через дорогу?
Я ее понимал. Все-таки восемь тысяч долларов. Обычно в наших условиях такую роскошь себе позволяют только олигархи и чиновники, потому что у первых в распоряжении находится целая прорва денег, а у вторых – вся страна, да еще какая, все-таки не Занзибар какой-нибудь, упаси господи.
– Просто хочу сделать тебе приятное, – сказал я. – Ответная любезность своего рода.
Мне пришлось занять эти восемь тысяч, чтобы вернуть Ане должок.
Мне казалось, что Аня напряжена. Будто ждет чего-то. Какого-то разговора. Или я был сейчас излишне пристрастен?
Я не хотел ее пугать. Потому что мне нужно было с ней поговорить и весь разговор построить так, чтобы услышать от нее все, что меня интересовало.
– Хочу перед тобой извиниться, – сказал я.
– За что? – посмотрела она удивленно.
– Я в тот раз отказался подписать бумагу. Ну, ты помнишь – благотворительный взнос, пятьдесят тысяч, то да се…
– Это пустяки! – улыбнулась Анна всепрощающе.
– Да, но я потом все-таки внес эти деньги – через другого человека. То есть моим куратором будет другой человек. Не ты. Поэтому я и извиняюсь.
Ее улыбка превратилась в неподвижную улыбку резиновой куклы. Слишком сильным был удар. Все-таки она потратила на меня много времени и сил. И еще не теряла надежды. И вдруг такой печальный итог тщательно спланированной операции.
К счастью, наш старый друг Мишель принес заказанное вино. Он был сама предупредительность. Мы в конце концов научим его клиентов уважать, а не держать за дураков. Выдрессируем так, что любо-дорого будет смотреть.
Пока он наливал вино в бокал – для пробы, пока я то вино пробовал и смаковал, пока после моего одобрения этот ушлый Мишка разливал вино в наши бокалы – все это время Анна хмурилась и покусывала губы. Неприятную новость я ей поведал. Требовалось время на то, чтобы оправиться от удара.
Надо отдать ей должное – она быстро взяла себя в руки и, когда вино было налито в бокалы, даже смогла мне улыбнуться.
