Я не очень-то ему верил, но его спокойствие меня обезоруживало.
– Завтра я выйду на работу, – сказал Мартынов, – и узнаю о том, что опала позади, что никакого служебного расследования в отношении меня не проводится. И это будет доказательством того, что буря отбушевала и все уже позади. Пирамида рухнула.
– И что? – спросил я.
– И до нее теперь никому нет дела, – пожал плечами Мартынов. – Кого интересуют руины? Только мародеров.
* * *
Оказывается, охранник, которого я нанял для охраны драгоценной жизни нашего Ильи и который жил в доме напротив, все видел. Он рассказал мне о том, как среди ночи к дому подъехал большой автобус. Охраннику показалось, что это был «Икарус». Под предводительством Марии дети около часа загружали автобус мешками и коробками, после чего забрались туда сами и уехали.
– И ты ничего не заподозрил? – спросил я.
Мой вопрос нисколько его не обескуражил.
– Первый раз это, что ли? – пожал он плечами. – Они вечно то на экскурсию, то на речку.
– Среди ночи? – не поверил я.
– И ночью бывало, – кивнул охранник. – Я уже привык. И тут ничего худого не подумал, конечно.
– Ну хотя бы позвонил мне! Хотя бы набрал номер моего телефона!
– Набирал. А у вас телефон отключен.
И правда, Мартынов велел мне отключить, все боялся, что нас по мобильнику вычислят. Вычислить не вычислили, так мы сами зато заявились в самый эпицентр событий. Ну кто бы мог подумать!
Я вытянул из кармана свой телефон, включил его, и уже через пару минут он запиликал.
– Алло! – отозвался я.
– Алло! Женька! Ты где?!
Светлана. Встревожена донельзя.
– Что случилось? – спросил я.
– Ты пропал! Я тебя ищу! Ты не отзываешься! Я каждые пять минут набираю твой номер!
О вас в жизни кто-нибудь так печется? Чтоб среди ночи, каждые пять минут? А?
– Светка! – пробормотал я благодарно и виновато одновременно. – Все нормально со мной! Честное слово!
– Ты не обманываешь?
– Если ты слышишь мой голос, значит, я жив, что уже немало, если разобраться.
* * *
На Демина нельзя было смотреть без слез. Он ходил по дому как лунатик. Так бродят по пепелищу погорельцы. Все сгорело, жизнь надо начинать заново, но сил на это нет, и кажется, что никогда и не будет.
Я уже начал постигать масштабы его трагедии. Я слишком хорошо знал Демина, чтобы обманываться на его счет. Мне и раньше казалась противоестественной его любовь к многодетной матери с тридцатью ребятишками и тяга к проживанию в загородном детском доме. Гораздо логичнее было бы обнаружить его не рядом с Марией, а рядом с Анной Косиновой – женщиной без каких-нибудь видимых проблем, явно преуспевающей, обладающей целой россыпью кредитных карт. Но он предпочел ей Марию, что представлялось нелогичным, невозможным и необъяснимым, если знать, кто такой Демин, однако все эти странности разъяснились тотчас же, едва раскрылась настоящая история Марии, на фоне которой Аня Косинова была всего лишь жалкой неудачницей, сдуру профукавшей свои кровные пятьдесят тысяч, а уж о том, чтобы она что-то еще и заработала, и речи быть не могло.
Я не был уверен на все сто. У меня еще оставались сомнения, совсем мизерные, впрочем. И я решился спросить у Демина:
– Ты расстался с Косиновой после того, как познакомился с Марией?
Он поднял на меня глаза и долго всматривался. Он понял, что я понял.
– Женька, ты, наверное, считаешь меня скотиной. Но мне нечего стыдиться. Ты просто еще очень молод. Поверь, что неполные тридцать лет – это совсем не то же самое, что сорок. Сорок лет – это кошмар, Женька. Это крах всех прежних представлений о жизни. Это расставание с иллюзиями и гибель всех надежд. До сорока кажется, что все впереди. После сорока ты обнаруживаешь, что впереди тебя не ждет ничего хорошего. Когда ты молод, ты строишь планы и к чему-то стремишься, ты пытаешься преуспеть и радуешься каждой новой своей победе. А когда тебе стукнет сорок, тут ты и обнаруживаешь, что побед не бывает. Потому что в каждой нашей сегодняшней победе уже заложено наше завтрашнее поражение. Ты сегодня радуешься повышению по службе, а уже завтра тебя будут подсиживать, строить козни и пытаться сковырнуть. У тебя успешный бизнес, а все равно наступит такой день, когда за тобой из-за этого бизнеса придут, или твой бизнес развалится сам собой, или тебя вовсе застрелят по заказу завистников-конкурентов. Ты стал отцом и пребываешь на седьмом небе от счастья, а твое единокровное чадо все равно когда-то состарится и непременно умрет. В сорок лет мы обнаруживаем, что нет ничего вечного – ни счастья, ни любви, ни самой жизни. И от этого открытия едет крыша. Ты не можешь сам себе дать ответ на вопрос: для чего это все?
Демин повел рукой вокруг. Он был задумчив и, кажется, сейчас совсем меня не замечал.
– Зачем мы живем? Для чего? А смысла-то в жизни, оказывается, и нет. В конце концов каждый из нас самостоятельно делает это открытие, и для каждого это открытие – большое потрясение. И тогда уходит вера в лучшее. Каждый начинает как-то приспосабливаться. Иллюзий уже нет, остается одна только суровая проза жизни. Я бы жил с Марией – ну какие тут вопросы? Просто я обнаружил вдруг, что вот мечусь, вкалываю, что-то там выгадываю, а толку – ноль. А времени все меньше остается. Это как в последний вагон уходящего поезда вскочить. Успеешь – поедешь со всеми вместе. Не смог – так и останешься навсегда на этой забытой всеми станции со странным названием Нигде. Я хотел так, чтоб со всеми. Я Марии помог – немного деньгами, где-то советом. Она оценила. Могли бы жить. И что в этом плохого? Не всем же в нищете прозябать, кому-то надо и богатым женщинам счастье составлять.
Вот сейчас я его узнавал. Это был проныра Демин, чутким своим носом вовремя уловивший запах больших денег и даже к тем деньгам успевший присоседиться. И вот когда он уже встал в очередь за хорошей жизнью, кто-то подошел и сказал, что он тут не стоял. Обидно.
– Ты ошибаешься, Илья.
Я совсем на него не сердился и уж тем более не считал его скотиной, как он предполагал. Просто у каждого из нас свое представление о счастье. Мы все стремимся к счастью, но у каждого из нас своя собственная цель, и потому наши пути в конце концов расходятся.
– Ты ошибаешься, – повторил я. – Счастье есть. И смысл в жизни есть.
– Какой? – с вызовом спросил он.
– Мне трудно сформулировать, – честно признался я. – Вот я это чувствую, а словами сказать не могу. Как собака. Но когда-нибудь я эту чудесную формулу все-таки выведу, ты уж мне поверь.
* * *
Так получилось, что в Москву мы выехали только во второй половине дня. Солнце жарило немилосердно. Воздух дрожал над раскаленным асфальтом.
– А что же сейчас в Москве творится? – вздохнул Мартынов.
