Бог мой, какая вереница табу проносится в голове на этих рандеву Радикального Шика! Но как божественно это щекочет нервы… Можно не признаваться, но каждый из присутствующих это ощущает. Со всех сторон на тебя наваливаются чудесные противоречия. Как будто ты пытаешься столкнуть магниты одноименными полюсами. Мы и они…
Со своими собственными слугами, даже с белыми, проблем не возникает. Они с полуслова понимают характер предстоящего званого вечера и ведут себя корректнейшим образом. Правда, и само это «полуслово» вызывает головную боль. Разговаривая со своими белыми слугами, не знаешь, как называть черных: черными, неграми или цветными. В общении с другими, м-м-м… развитыми, культурными людьми, конечно же, употребляешь термин «черные» — единственное в данный период времени слово, учитывающее расовое самосознание этих людей. Но почему-то язык не поворачивается произнести его в разговоре с прислугой. Почему? Скрытый комплекс взаимной вины? Это понимаешь, как только губы напрягаются, чтобы произнести слово «черные». Оно как лакмусовая бумажка. Оно отличает развитых от неразвитых, утонченных от грубых, интересных людей от пресных. Но ты знаешь, что, как только оно слетит с губ, твой обслуживающий персонал заклеймит тебя… как они там говорят, «лимузинным либералом», к примеру, натягивающим белые колготки на черное движение, либо «сахибом». Понимаю, что в это трудно поверить, но таковы маленькие издержки Радикального Шика. Надеешься, что великий бог Культуратус отложил свой кондуит и отвернулся, говоришь «негр»…
Во всяком случае, если не считать этого мелкого компромисса, с собственной прислугой ты всегда найдешь общий язык, но вот лифтер, консьерж… Эти лучатся ехидством, когда узнают о такого рода вечеринках. Конечно же, они из Квинза, со всеми вытекающими отсюда последствиями… Лифтер почему-то хуже консьержа.
А проблема гардероба! Что на такие приемы надеть, в чем появиться перед «Пантерами» или «Молодыми лордами»? Во что облачиться даме? Конечно, ни в коем случае ничего помпезного и легкомысленного, никаких вечерних туалетов от Пипара. Но и в брюки с раструбами тоже не влезешь, прикидываясь «крутой из народа». Джин ван ден Хейвел — вон она, в холле, раздаривает свои знаменитые узкоглазые улыбочки, — Джин этой «народностью» злоупотребляет. Дочка одного из знаменитых толстосумов разгуливает в замшевой юбчонке на кнопках. Такие юбки лондонские девицы-работницы «отрывают» в «повернутых» лондонских бутиках типа «Бас-Стоп» или «Биба» (в товарах, которыми там торгуют, сочетаются прижимистость и грубый жизненный размах). Фелисия Бернстайн — вот где толк и такт, вот само совершенство. На ней простенькое — проще не придумаешь — черное платье без малейших следов вышивки или орнамента, без единой бросающейся в глаза детали — и к нему простая золотая цепочка на шее. Воплощение достоинства без всякого намека на классовые различия, классовое неравенство и вообще на существование в обществе каких-либо классов и формаций.
Вы спросите: а как насчет хозяина? Ленни в гостиной, беседует с друзьями: Дюшены, Стэнтоны, Лэйнзы. На нем черный банлон, морской блейзер, брюки «Блэк Уотч» и на шее цепочка с подвеской, свисающей на грудь. Портной навещает его для примерок в удобное время. Ленни аккуратен, опрятен и хотя невысок, но кажется выше, чем есть. Все дело в голове. У Бернстайна благородная голова, лицо грубое и одновременно утонченное, копна седых волос с бачками, прекрасно оттеняемая китайской желтизной помещения. Глаза лучатся успехом, улыбка иллюстрирует фразу, брошенную лордом Джерси: «Вопреки поповской болтовне, деньги и успех благотворны для души». Ленни уже пятьдесят один год, но он по-прежнему «вундеркинд американской музыки». Эта фраза у всех на устах. Он не только один из выдающихся дирижеров современности, но и замечательный композитор и пианист. Леонард Бернстайн больше всех потрудился, чтобы разрушить стену между музыкой, которую предпочитает элита общества, и музыкой, которая по вкусу простому народу. Его главный вклад в это благородное дело — «Вестсайдская история» и детские телеконцерты. Как непринужденно он себя ведет, излучая доброжелательность и дружелюбие. Уж у него-то вожди угнетенных могут чувствовать себя как дома. И как иронична госпожа Фортуна! Уже через час знаменитый маэстро получит от нее увесистый щелчок. Он снова увидит негра за фортепьяно.
Звучит гонг, точнее колокол, а еще точнее — колокольчик, которым обычно вызывают повариху из кухни. Фелисия собирает, приглашает, заманивает собравшихся в гостиную.
— Ленни! — обращается она к Бернстайну. — Поторопи отстающих.
Ленни в дальнем конце гостиной, у входа в прихожую.
— Отстающие! — восклицает он, наклонившись к двери. — А ну поторопись!
Гости подтягиваются в гостиную, в которой вся мебель сдвинута к стенам, а середина заставлена тремя-четырьмя десятками раскладных стульев. Желтостенный китайский зал украшен белой лепниной, бра, простеночными зеркалами, портретом Фелисии, раскинувшейся в легком летнем кресле. У противоположной входу стены, где уже стоит хозяйка, — два рояля с опущенными крышками. Пара, сдвинутая валетом. Оба уставлены множеством фотоснимков в серебряных рамках, поддерживаемых бархатными подставочками в наклонном положении. Декораторы Нью-Йорка рекомендуют подобный элемент внутреннего дизайна в качестве придающего помещению легкий налет домашнего уюта. Вполне в духе Радикального Шика. Но Ленни и Фелиция додумались до этого сами, без советов декоратора, руководствуясь инстинктом. Наверняка, чтобы добиться подчеркнутой скромности интерьера, хозяевам пришлось выложить сотню-другую тысяч долларов. Впрочем, сумма эта для тринадцатикомнатного пентхауса вовсе не чрезмерна… Может, объяснить все это «Черным пантерам»?.. К примеру, черно-белая обивка диванов с «набрызгом» узора сделана в духе Билли Болдуина и Маргарет Оуэн, а черные лаковые кресла и трехногие чайные столики выдержаны уже в совершенно иной традиции… Gemütlich
[160]
. Старая Вена, когда еще дедушка был жив… Так это задумывалось…
Ленни согнал «отстающих», зал заполнился. Народ расселся на стульях, на диванах и в креслах вдоль стен. Ленни стоит сзади вместе с некоторыми из «отстающих». Отто Премингер устроился на диване возле роялей, где ожидались выступающие. Жен «Пантер» устроили впереди, рядом с Генри Митчеллом и Жюли Беллафонте, супругой Гарри Беллафонте. Жюли белая, но негритянки называют ее сестрой. Там же Барбара Уолтере, ведущая телевизионного шоу «Сегодня», в клетчатом брючном костюме с пушистым меховым воротником. Гарольд Тэйлор, в молодости «бой-президент» у Сары Лоренс
[161]
, все еще свежий и упругий в свои полсотни лет, обнял и поцеловал в щеку Гэйл Лумет. Роберт Бэй неторопливо опустился на стул в центре зала. Джин ван ден Хейвел стоит с мужчинами сзади и фокусирует свою узкоглазую улыбку на роялях. Шарлотта Кертис возле дверей строчит в блокноте.
— Я от души благодарю всех присутствующих за то, что оказали высокую честь нашему дому, — донесся от фортепьяно роскошный голос Фелисии. — Очень рада вас видеть здесь сегодня. — Все прекрасно. Фелисия представляет Леона Квота, адвоката, одного из организаторов сбора средств в фонд двадцати одного члена организации «Пантер», арестованного за подготовку взрыва пяти универмагов в Нью-Йорке, железнодорожного вокзала в Нью-Хейвене, полицейского участка и ботанического сада в Бронксе.
