Все-таки маловато мы в этот день сделали, работы на завтра осталось предостаточно. В vip-ложи нас пустили только на полчаса, очевидно, чтобы газетчики успели сфотографировать и взять короткое интервью, но чтобы мелкота вроде меня и Стедмана не торчала там весь день, смущая почтенную публику, да не сперла между делом сумку-другую. Вроде у нас было достаточно времени в ту пятницу, но из-за скачек везде было ни проехать ни пройти. Если требовалось десять минут, чтобы добраться из помещения для прессы до бара, и столько же, чтобы вернуться обратно, то наблюдать за народом уже было некогда. И, в отличие от других газетчиков, мы не орали дикими голосами, глядя на скаковые дорожки. Перед нами выступали другие чудища, и зрелище разворачивалось поинтереснее скачек.
Ракурс Томпсона
Ближе к вечеру мы вышли на балкон пресс-центра — я хотел запомнить, что происходит сегодня, чтобы сравнить увиденное с картиной завтрашнего дня и все это описать. Я приехал на дерби после десятилетнего перерыва, а раньше, когда жил в Луисвилле, бывал на них каждый год. Теперь, наблюдая за всем из пресс-центра, я увидел травянистый газон, ограниченный скаковыми дорожками.
— Скоро все затопчут, — сказал я, — народу собралось тысяч пятьдесят, и почти все пьяные. Фантастическая картина: тысячи еле стоящих на ногах, кричащих, обнимающихся, лезущих друг на друга и дерущихся разбитыми бутылками из-под виски зрителей. Надо бы отсюда ненадолго выйти, но через это столпотворение не пробраться.
— А там не опасно? Сможем потом вернуться обратно?
— Конечно. Надо только соблюдать осторожность и ни на кого не наступать, а то начнется драка. — Я поежился. — Черт, здесь, на трибунах под нами, скоро будет повеселее, чем на скаковых дорожках. Тысячи пьяным-пьянющих бедолаг, которые все сильнее злятся, теряя все больше и больше денег. К вечеру они будут держать банки с мятным джулепом в обеих руках и блевать на головы другим. Зрители будут стоять плечом к плечу. Никому никуда не выйти. Проходы станут скользкими от блевотины, люди будут скользить, падать и хватать за ноги других, чтобы их не затоптали. Пьяные будут мочиться прямо в очередях к окошкам тотализатора. Начнут ронять деньги и драться, чтобы поднять их первыми.
Стедман посмотрел на меня с таким беспокойством, что я рассмеялся:
— Шучу. Не беспокойся. Как только запахнет жареным, прысну «Мейсом» в первого, кто сунется.
Англичанин сделал несколько хороших набросков, но нужное лицо, которое просилось бы на карандаш, находилось слишком далеко. Раньше я тысячу раз видел на скачках такие лица. У меня перед глазами стояла эта типичная местная шишка — претенциозный пьяница, давно поставивший крест на всех юношеских надеждах, окончательно деградировавшая личность — неизбежный результат межродственных скрещиваний и царящего вокруг бескультурья. Одно из ключевых правил при разведении собак, лошадей или других животных заключается в том, что межродственное скрещивание усиливает отрицательные качества генеалогической ветви так же, как и положительные. Например, при разведении лошадей рискованно спаривать двух резвых, но норовистых скакунов. Их потомство наверняка будет очень быстроногим и бешеным. А хитрость заключается в том, чтобы получить нужные качества и отфильтровать плохие. Но за размножением людей никто так хорошо не присматривает, особенно в замкнутом сообществе Юга, где браки между близкими родственниками не только привычны и приемлемы, но считаются удобными — для родителей, — чтобы их чада не искали себе пары самостоятельно, ведь еще неизвестно, что они там найдут. («Боже, милочка, ты слышала о дочке Смитти? Она совсем с ума сошла. Поехала на прошлой неделе в Бостон и вышла там замуж за негра!»)
Так что лицо, которое я искал в этот уикенд в «Черчилль Дауне», было символом, который сложился у меня в голове, — символом всей этой обреченной атавистической культуры, которая и делает дерби в Кентукки таким, какое оно есть.
В пятницу возвращаясь в отель после скачек, я предупредил Стедмана и о других возможных проблемах. Сами мы никаким изысканным и запрещенным зельем не запаслись, поэтому придется пообщаться с местными выпивохами.
— Имей в виду, — сказал я, — что почти каждый, с кем ты заговоришь, будет пьяным. Вроде приятный человек, но он в любую секунду может на тебя без всякой причины наброситься.
Стедман кивнул, напряженно смотря вперед. Казалось, бедняга совсем пал духом, и чтобы его приободрить, я предложил прихватить моего брата и сходить втроем поужинать.
А при чем тут «Мейс»?
В отеле мы немного поговорили об Америке, о Юге, об Англии и малость передохнули перед ужином. Ни один из нас не знал, что это была наша последняя нормальная беседа. С этого момента уикенд превратился в один дикий, пьяный кошмар. Нас буквально разрывали на части. Главной проблемой стало то, что я раньше жил в Луисвилле — встречи со старыми друзьями, родственниками и тому подобное: многие из них к тому времени перессорились, рехнулись, мужья и жены разводились, люди залезали в страшные долги или оправлялись от несчастных случаев. Как раз посередине бешеных скачек перед нами нарисовался один мой родственник. Это слегка накалило атмосферу, а бедняге Стедману ничего не оставалось, кроме как смиренно принимать следующие одно за другим шокирующие события.
Еще одной проблемой стала его привычка делать наброски всех моих знакомых, к которым я его таскал, и дарить им эти свои работы. Результаты всегда оказывались плачевными. Я несколько раз предупреждал англичанина о последствиях, но он из вредности продолжал все делать по-своему. Наконец почти все, кто видел работы Стедмана или хотя бы слышал о них, стали его побаиваться и избегать. Художник ничего не понимал. «Это же шутка, — говорил он. — В Англии подобное считается вполне нормальным. Люди не возражают. Они понимают, что я всего лишь немного усиливаю кое-какие черты их внешности».
— Пошел ты со своей Англией, — сказал я. — Мы здесь в самом сердце Америки. И то, что ты с ними творишь, люди здесь воспринимают как жестокое оскорбление. Что ты наделал прошлым вечером? Мой брат чуть тебя не убил.
Стедман печально покачал головой:
— Но он мне понравился. Он показался мне очень прямым и порядочным человеком.
— Слушай, Ральф. Хватит дурака валять. Ты же ему подарил ужасный рисунок. Лицо монстра. Это вывело его из себя. — Я пожал плечами. — Как по-твоему — какого черта мы так быстро ушли из ресторана?
— Я думал, это из-за «Мейса».
— А при чем тут «Мейс»?
Он усмехнулся:
— Ну ты же прыснул им в официанта, не помнишь?
— Черт, это ерунда, — замялся я. — Я промахнулся… а мы все равно ушли.
— Но там все были против нас. Зал наполнился газом. Твой брат чихал, а его жена заплакала. У меня два часа была резь в глазах. Даже рисовать не мог, когда мы вернулись в отель.
— Точно. И его жена еще что-то уронила себе на ногу, правда?
— Она была вне себя.
— Да… ладно, о’кей… Будем считать, что на этот раз мы оба виноваты. Но впредь будь осторожнее с моими знакомыми. Не надо их рисовать, а я больше не стану прыскать в них «Мейсом». Будем просто отдыхать под выпивку.
