— Пошли, — сказал верзила едва слышно и в сопровождении троих приятелей направился по дорожке через Главный двор. На прощание спортсмены смерили «мутантов» презрительными и угрожающими взглядами, но сказать ничего не посмели.
Эдам знал, что должен поблагодарить и поздравить Камиллу, а может быть, даже исполнить в ее честь какой-нибудь ритуальный танец или хотя бы прокричать «ура». Пару уважительных слов заслужил и Грег. Тот, по крайней мере, попытался что-то ответить. И все же Эдам так и остался сидеть на ступеньках, не в силах не только встать, но даже пошевелиться. Он был парализован стыдом и сознанием собственной ничтожности. «Я ничего не сделал… вообще ничего… Сидел сиднем и молчал. (А что, если они вернутся?)»
Некоторое время «мутанты» переглядывались друг с другом, не говоря ни слова. Затем Камилла, глядя себе под ноги, сказала:
— Студенты… спортсмены… — Потом, приободрившись, заговорила быстро и даже как-то деловито: — Ребята, нужно узнать, как зовут этого урода! Эдам, сможешь выяснить?
— Не знаю. Постараюсь, — без всякого воодушевления в голосе ответил Эдам.
Камилла сухо, как-то невесело усмехнулась:
— Считайте, этот кретин отсюда уже вылетел! Все, отмахал клюшкой, мастер спорта хренов! Двое суток — и его вышвырнут из Дьюпонта с таким «волчьим билетом», — еще одна язвительная усмешка, — что и в дворовую команду не возьмут.
— Нет, ребята, видели вы, как эти козлы хвосты поджали? — словно проснувшись, сказал Грег. По его физиономии расплылась торжествующая улыбка. — Мы их сделали, этих ублюдков! Пусть знают, что на «Мутантов Миллениума» лучше не наезжать!
«Мы, — подумал Эдам. — Как же. Да если бы Камилла не влезла, мы-то как раз утерлись бы и не рыпались, лишь бы по репе не огрести. Хотя, впрочем, Грег первым попытался хоть как-то противостоять этим уродам. Не слишком успешно, но факт остается фактам. Этого отрицать нельзя».
— Больше он вообще ни на кого наезжать не будет! — продолжала кипятиться Камилла. — По крайней мере, в Дьюпонте! Оскорбление по расовым мотивам при свидетелях — это, считай, билет в один конец отсюда! Вы же подтвердите мои показания?
Она требовательно посмотрела на каждого, включая Шарлотту, и дождалась, пока все по очереди утвердительно кивнули. По правде говоря, Шарлотта отнюдь не горела желанием выступать свидетельницей по делу этого парня — игрока в лакросс. Нет, он, конечно, проявил себя как самый настоящий жлоб, но ведь его слова по сравнению с теми оскорблениями, которые обрушила на него Камилла, были просто безобидными шутками, в крайнем случае — дружескими приколами. А Камилла… она-то как раз — самая настоящая сука. Шарлотта посчитала себя вправе воспользоваться этим, по-видимому, столь излюбленным словечком Камиллы. Добилась-таки своего, спровоцировала парня, а теперь хочет всех на уши поставить со своими «обвинениями». Да с чего? С какой стати? Этот парень вовсе не такой уж и мерзкий. Мужественный. Грубоватый, но выглядит неплохо, даже шрамы от угрей его не портят… Она вдруг вспомнила Беверли, стоящую на четвереньках: «Где команда по лакроссу?» И вот теперь его наверняка исключат из Дьюпонта, может быть, даже разрушат парню всю его жизнь, а собственно говоря, за что? За то что назвал косоглазой козой такую с… стерву, как Камилла? После того, что она ему наговорила?..
Вульгарность и грубость Камиллы вызвали у Шарлотты отвращение. И дело было даже не в потоке омерзительных ругательств. Ее поразило само отношение Камиллы, сама постановка вопроса. В этом было что-то нездоровое. Набрасываясь на обидчика, Камилла как будто нарочно старалась уничтожить в себе все женское. Шарлотта вспомнила, насколько изумленный вид был у парня… Да, его это тоже поразило, застало врасплох… В общем, от всей этой истории у нее остался чрезвычайно неприятный осадок…
Девушка посмотрела на Эдама, словно надеясь получить от него какие-то разъяснения, которые помогли бы ей разобраться, в чем дело. Их взгляды встретились. Оказывается, Эдам и сам вот уже некоторое время смотрел на Шарлотту. При этом он продолжал сидеть на ступеньках практически неподвижно.
«Что можно прочесть в ее лице? — думал Эдам. — Что ж, по крайней мере, упрека или обвинения в ее взгляде нет. Какая она все-таки… красивая и нежная… чистая… трогательная… гибкие ноги, нежные, изящно очерченные, влажные губы…» Эдам вдруг ощутил, что не только его тянет к Шарлотте, но и она не пытается отдалиться от него, не собирается ничего ему выговаривать или в чем-то обвинять. Это ощущение близости, какого-то взаимного тяготения мгновенно охватило парня целиком. Оно было столь же отчетливым, как любое из пяти чувств. Оно пронизало все его тело, все нервные окончания, мозг… Пораженный этим открытием, Эдам постепенно возвращался к жизни.
Шарлотте захотелось обнять его и как-то успокоить. Слишком уж несчастным выглядел сейчас Эдам, продолжающий сидеть на ступеньке в позе полной безнадежности. Сам же он, пусть к нему и вернулась способность двигаться, не пошевелил ни одним мускулом. Он боялся спугнуть это так неожиданно возникшее чувство близости и единства с Шарлоттой.
Мир для Эдама сузился до размеров крохотного кокона, где было место только для них двоих. О большем он и мечтать не мог.
«Я, конечно, младше него, мне только восемнадцать, — думала тем временем Шарлотта, — и опыта у меня меньше, но, по-моему, кто-то должен сказать ему, что все будет хорошо. А впрочем…» — Что-то заставило девушку отвести взгляд и оборвать ту тонкую нить, что вроде бы связала ее с Эдамом.
Из памяти Шарлотты никак не желал уходить образ поверженного великана. Все было бы гораздо проще, если бы он не обратил на нее внимания, не повернулся к ней, не улыбнулся, не подмигнул и не сказал: «Привет».
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Пикник у заднего борта
Въезжая на парковку Кларенс-Бил на своем шикарном «линкольн-навигаторе», адвокат из Питтсбурга по имени Арчер Майлс наконец бросил первый взгляд на знакомый до боли силуэт дьюпонтского стадиона, видневшийся под огромными старыми платанами, выстроившимися рядами на газонах, разделяющих секторы парковочной площадки. Дело шло к полудню, и солнце било в глаза так сильно, что Арчеру приходилось щуриться. Нет, ну кто бы мог подумать? Прошло больше сорока лет, а здесь все по-прежнему… До игры еще чуть ли не два часа, а половина мест на парковке уже занята Водители пытаются найти компромисс: оставить машину по возможности в тени, поближе к выезду и в то же время так, чтобы было не слишком далеко идти до стадиона — до Чаши Чарли… Господи, да когда же он был здесь на игре в последний раз? Наверное, года три-четыре спустя после выпуска Чаша конечно, не принадлежала к жемчужинам архитектуры Дьюпонта, но тем не менее производила впечатление… хотя бы своими размерами. Громадная бетонная бочка высотой с двадцатиэтажный дом. Официально она называлась Чашей Дьюпонта… но к тому времени, когда команда Йеля превратилась в «Бульдогов», а команда Принстона — в «Тигров», в Дьюпонте, равно как и в Гарварде, твердо решили избегать сравнения университетских спортивных команд с какими бы то ни было животными. Никаких острых зубов, клювов или когтей, никаких свирепых морд. Постепенно в Дьюпонте прижилось прозвище «чарли» — так называли себя и сами спортсмены, и их однокурсники и преподаватели. Это была своего рода шутливая, но не легковесная дань уважения основателю самого университета — Чарльзу Дьюпонту. В его честь и университетский стадион тоже стал называться Чашей Чарли.
