Реостат понизил силу тока еще на несколько делений. Неандерталец почти спокойным голосом спросил:
— А откуда я знаю, что она твоя сестра?
Болка решил, что лучше будет перевести ситуацию из области примитивного противостояния на куда более цивилизованный уровень выяснения достоверности информации. Хойт понял, что великан попался. С совершенно серьезным и невозмутимым видом, словно учитель, обращающийся к нерадивому ученику, он сказал:
— Откуда? Если хочешь, можешь проверить документы. Они у меня прямо с собой.
Хойт запустил руку в левый карман шортов и, старательно изображая, будто что-то там ищет, сделал два шага навстречу великану, оказавшись от него на расстоянии вытянутой руки. Выудив наконец из кармана какую-то бумажку — на самом деле квитанцию на DVD, взятый напрокат в киоске, — он протянул ее Болке.
— На, читай.
Ничего не понимающий неандерталец взял бумажку в лапу и уставился на нее, явно не въезжая, на кой, собственно, хрен она ему сдалась.
И тут Хойт нанес противнику отработанный удар тыльной стороной предплечья прямо в нос, вложив в это движение на сей раз всю свою силу. Кровь из разбитых ноздрей великана действительно полилась ручьем, однако сам он не только не упал, но даже практически не шелохнулся. Более того, Болке вновь все стало ясно, и под кровавой маской его губы изогнулись в хищной ухмылке. Прежде чем Хойт понял, что происходит — а путей к отступлению он себе не продумывал, ну просто не приходилось ему никогда отступать после такого выпада, — великан обхватил его рукой за шею и стал форменным образом откручивать ему голову. Не столько со страхом, сколько с удивлением Хойт обнаружил, что больше не может дышать. Впрочем, даже удушье показалось ему мелочью по сравнению с тем ужасом, какой он испытал, осознав, что впервые в жизни встретил непреодолимое препятствие: того самого сотого противника, о котором предупреждал его отец. Да, в девяносто девяти случаях прием, которому тот научил его, срабатывает безотказно. Но есть один случай, один процент из ста, когда ты, применив его, оказываешься бессилен. И вот время настало: Хойт нарвался на того самого. Сейчас ему не было даже страшно, по крайней мере, пока. Задыхаясь, он куда больше переживал из-за своей самоуверенности, не позволившей ему более трезво оценить ситуацию и просчитать ее еще хотя бы на пару ходов вперед. Кроме того, — и это приводило Хойта в полное отчаяние — он не смог защитить достоинство настоящего дьюпонтского студента, настоящего члена братства Сейнт-Рей.
Крики! Яростные вопли! Град ударов! Летящие отовсюду руки и ноги! Погребающая его под собой лавина! Под тяжестью навалившегося на него груза Хойт рухнул на асфальт. Не без основания посчитав его действия, мягко говоря, не слишком корректными, не вмешивавшиеся в драку до поры до времени парни из команды по лакроссу бросились не столько помогать Болке, который и один бы управился с обидчиком, сколько восстанавливать попранную, с их точки зрения, справедливость. Хойт видел, слышал и понимал все, что с ним происходит: он чувствовал, как на него градом сыплются удары, как обдирается об асфальт кожа на локтях, как давит на него чудовищный вес, — но при этом мозг отказывался воспринимать боль. Более того: в какую-то секунду ему даже стало легче дышать. Оказывается, Болка разжал свою медвежью хватку, предоставив приятелям отыграться на обидчике. Хойт понимал, что его могут забить до смерти, но, по крайней мере, он умрет, дыша. Действуя инстинктивно, парень постарался свернуться в клубок и закрыть руками голову. Боли от ударов он по-прежнему не чувствовал. Его мозг, обрабатывая полученную информацию, выдавал лишь одно резюме: да, его бьют. В какой-то момент Хойт вдруг понял, что не чувствует левой руки. Посмотрев в ту сторону, он удивился, как она неестественно выгнута. Не почувствовал он и чудовищного удара локтем по затылку. Просто кто-то, как ему показалось, выключил свет. Стало темно — и все кончилось. Впрочем, нет, не все — по крайней мере, кислый запах пролитого пива его ноздри по-прежнему ощущали. В следующее мгновение Хойт понял, что помимо обоняния у него остался еще и слух. Он услышал громкий хриплый голос, хорошо знакомый каждому студенту:
— Эй там, хорош кулаками месить! Я кому сказал, тупые ублюдки, бычки застоявшиеся!
Бычки, бычки застоявшиеся. Это означало, что на парковку прибыли Брюс и патруль университетской полиции. Брюс был огромный толстый мужик, уже немолодой; он имел привычку называть парней в кампусе «застоявшимися бычками». Ну вот, этого еще не хватало. Хойту пока что даже не было больно — хотя он и понимал, что это «пока» надолго не затянется. Его бесило другое — давно уже забытое чувство поражения. Он прокололся. Он был воином, сраженным в расцвете молодости. Утешало только то, что винить себя вроде бы было не за что: ну, нашлась на силу другая сила. Жаль, что обломали его благородный порыв, а так — он же все сделал правильно. Как этому Болке закатал в рыло: кровищи — фонтан! Классический нокаут… был бы. Твою мать! Ну надо же было нарваться именно сегодня! А ведь говорил отец — берегись того самого, сотого.
«Я снял на видео как белые обезьяны в фуражках и с дубинками лупили в кровь моих черных братьев это моя кровь это твоя кровь вставай ниггер подними свою задницу с дивана выбирайся из гетто покажи этим свиньям видео где моя кровь твоя кровь кровь наших братьев пусть они теперь трясутся за свои шкуры вставай ниггер пришел твой день прольется теперь кровь белых обезьян в полицейской форме пусть подавятся козлы нашей кровью и захлебнутся своей как последние суки козлы суки козлы…»
Джоджо вдруг осознал, что последние пятнадцать минут думает только о том, как бы забраться на шкаф в раздевалке, раздолбать к чертовой матери стоящие там под потолком колонки и, просочившись по проводам, все-таки добраться до этого гребаного Доктора Диза, чтобы открутить наконец его говорливую башку. «Ну ничего я в этой жизни не понимаю, — подумал Джоджо. — Какого хрена Чарльз навязывает этот идиотский рэп, эту так называемую музыку всей команде? Если некоторым черным дебилам она и нравится, так сидели бы себе в гетто и не высовывались». С какой стати он, Джоджо Йоханссен, должен слушать этого урода, этого хренова Доктора Диза, который лупит ему по башке каждую минуту и каждую секунду, пока он переодевается на тренировку?
Сам Чарльз Бускет, сидевший на скамейке у своего шкафчика — через четыре от шкафчика Джоджо, — уже переоделся и теперь позволил себе заняться своим вторым после баскетбола любимым видом спорта: прикалываться над Конджерсом. Судя по всему, он не собирался оставлять новичка в покое, чтобы тому, не дай Бог, жизнь медом не показалась.
— Эй, Вернон, — громко, чтобы все в раздевалке его хорошо расслышали, сказал Чарльз, — у тебя, я смотрю, новое точило появилось.
«Точилом» на своем гетто-сленге чернокожие игроки называли автомобиль.
Конджерс, чей шкафчик находился аккурат напротив места Чарльза, осторожно, явно, чтобы не брякнуть лишнего, ответил:
— Ну… да…
Он давно уже уяснил, что ни одно слово Чарльза, каким бы то ни было образом касающееся его, нельзя оставлять без внимания. Самый невинный вопрос может скрывать в подтексте какой-нибудь дурацкий прикол или до слез обидную шутку. Вот и сейчас следовало проявить особую бдительность, потому что Чарльз пользовался гетто-сленгом только по приколу.
