Приближаясь к трехочковой линии для бросков, Джоджо услышал, как где-то на трибуне раздался девчоночий вопль: «Давай-давай, Джоджо!» Да, давненько он не слышал этих слов. В ответ стадион словно проснулся, лавина одобрительных криков, аплодисментов, топот тысяч ног захлестнули Чашу от площадки до самого купола… Джоджо попытался высмотреть девчонку, которая так кстати, почти в полной тишине, напомнила залу эту его персональную речевку… Кричала она… кричала она, кажется, оттуда… вон с того сектора… причем откуда-то с первых рядов… почти у самой площадки… да где там, все равно во время игры отдельное лицо не разглядишь…
Кстати, об игре. Еще никогда в жизни Джоджо не чувствовал себя так спокойно и уверенно, выходя на линию для штрафных бросков. Свой матч он уже выиграл — жаль, что никто об этом не знает. Игроки обеих команд выстроились с обеих сторон лицевой. Трейшоун ободряюще подмигнул ему почти из-под самого щита… Крик фальцетом: «Давай-давай, Джоджо!» Фальцет… «А Трейшоун не дурак, сообразил, что у нас тут с Перкинсом творилось и кто кого сделал…» Джоджо просто чувствовал это признание самого Трейшоуна… чувствовал, хотя сам он ничего не стал бы объяснять ни одной живой душе.
Первый бросок — просто так, почти наудачу, не думая. Толпа взревела… Андре шагнул ему навстречу из-за лицевой… они с Джоджо стукнулись кулаками в поздравительном жесте…
— Двадцать пять! Двадцать пять! — Снова звонкий девчоночий голос откуда-то с трибун.
Сердце Джоджо успело сделать пару ударов, прежде чем он понял, что это его номер… Он бросил взгляд в сторону ближнего сектора… Да такую ни с кем не перепутаешь… вон она стоит и кричит, раскрасневшаяся от переживаний, разметав по плечам целую милю светлых волос… А это что рядом? Какая-то белая штуковина., плакат, что ли?.. Вот она поднимает перед собой, закрывая лицо… лист бумаги, на котором явно от руки некрасивыми неровными буквами, просто толстым маркером написано: «25! Я БУДУ ТВОЯ БЛ…!» С противоположной трибуны, откуда увидели этот «постер», раздались вопли и свист. Постер пополз вниз, и едва он достиг уровня сидений, как девушка — оп! — словно испарилась. Крики, смех, свист, топот, аплодисменты. Болельщики развеселились от души. Болельщики были в восторге, они вытягивали шеи так и этак, стараясь высмотреть девчонку. Надо же было такое придумать! «25! Я БУДУ ТВОЯ БЛ…!»
И вот этот герой, этот желанный для женщин двадцать пятый номер, возвращается на линию для штрафного. Рефери передает ему оранжевое сердце мира диаметром в десять дюймов, и Джоджо готовится к броску. Да, давно он не выполнял штрафные так спокойно и уверенно. А стадион при этом даже не притих. Чаша Бастера все еще продолжает веселиться, заведенная «непристойным предложением» поклонницы Джоджо. Он четырежды ударил мячом об пол, чуть присел, поднял оранжевый шар почти над головой, прежде чем отпустить его. Чаша Бастера замерла, когда мяч словно завис на миг в верхней части дугообразной траектории, направляясь к корзине… Есть… Этот свистящий, шелестящий звук ни с чем не спутаешь: не коснувшись обода кольца, мяч пролетел его насквозь, только растянув сетку, настолько точной была траектория полета и крутой — линия спуска…
Поднявшийся на трибунах одобрительный рев мгновенно превратился в ПОМЕХИ:::::::::: невероятной интенсивности звуковой фон. Джоджо бросился вперед; нужно было отыгрывать очередную комбинацию в защите против Цинциннати. Ему приходилось бороться с желанием остановиться, улыбнуться и поклониться каждой из трибун. Пробегая мимо скамейки Дьюпонта, он боковым зрением заметил тренера, стоящего на ногах. Бастер Рот был одет, как всегда для матча: коричневый габардиновый костюм, рубашка с галстуком. Рубашки в таких случаях тренер надевал не какие попало, а только белые, сшитые вручную, а воротник — просто охренеть можно, как такое вообще изготовить удается, и всегда — дьюпонтский галстук: сиреневый с мелкой россыпью золотистых баскетбольных мячей, каждый из которых, в свою очередь, украшен вышитой темно-фиолетовой нитью буквой Д — Дьюпонт. Тренер не улыбался и внешне никак не выражал своих восторгов. Чуть подавшись в сторону Джоджо, он что-то крикнул ему. Джоджо пожалел, что не может расслышать слов. Что ж, на этот раз к его имени вряд ли будет добавлен эпитет «гребаный», а само оно заменено на что-то вроде «мудака» или «козла». Все игроки знали, что на радостях тренер никогда не матерится.
За плечом он заметил приближающегося Перкинса, которого ему нужно было опекать… Нехорошо, конечно… но ведь тот сам напросился… Джоджо не мог удержаться. Развернувшись так, чтобы преградить дорогу нападающему, он довольно улыбнулся прямо в лицо Перкинсу и даже издевательски «сделал ему ручкой». Перкинс взглянул на врача, не разжимая губ. Без всякого выражения… Ничего, ничего, как я тебя зацепил, придурок… зацепил этого Джеймалля за все его «белые задницы», «баб» и «красавчиков»… Я тебя завел, придурок, а ты и полез напролом, решил сфолить на мне — вот и получил, такой фол даже самый тормозной судья в мире не смог бы не увидеть.
Перкинс рвался под кольцо; что ж, такую же роль тренер отводил и самому Джоджо, и сейчас он старался вклиниться между кольцом и Перкинсом, а также отделить его от атакующего защитника Цинциннати, чернокожего парня по имени Уинстон Абдулла — ну и имечко!.. Ростом тот был не выше шести футов, но имел при этом необыкновенно длинные руки… все, кто против него играл, неизменно упоминали об этих непропорционально длинных лапах… Абдулла делал дриблинг, высматривая, кто из его команды находится в наиболее выгодном положении. Джоджо просто приклеился к Перкинсу, почти ткнувшись животом в его спину, а лицом в громадный бритый затылок. До чего ж он все-таки здоровый, дельтовидные мышцы так и перекатываются, плечи кажутся шириной в милю, а к талии спина резко сужается…
Не теряя времени даром, Джоджо приступил к загрузке мозгового процессора Перкинса.
— Эй, Джеймалль… чего зубами скрипишь? Что случилось, Джеймалль? Облажался?.. Ты, сука гребаная, зря руками не размахивай… они тебе еще пригодятся… чем задницу прикрывать будешь?.. Что молчишь, сука?.. Не въезжаешь?.. Белый тебя сделал, ублюдка?.. Бывает, бывает… — и дальше в том же духе. При необходимости Джоджо мог хоть часами вести такую «беседу» на гетто-сленге.
Перкинс не ответил ничего — вообще ничего. По всему выходило, что Джоджо действительно достал парня, вся эта хрень зацепилась за его гребаные мозги. Перкинс решил надавить на Джоджо физически: резко подался назад, стараясь оттеснить его, и Джоджо пришлось отпихивать его обеими руками. Рефери позволяли этим высоким парням такие приемчики в духе борьбы сумо. Уинстон тем временем отдал пас разыгрывающему Цинциннати — гибкому, как хлыст, черному парню по фамилии Макотон. Дашорн и Кёртис рванули ему наперерез. Кёртис заблокировал Макотона, а Дашорн пробился к нему сбоку и почти выбил мяч у него из рук. Зажатому с обеих сторон Макотону не оставалось ничего другого, как отдать пас — низом, с отскоком — Перкинсу. Джоджо был начеку. Перкинс поднял мяч над головой и стал высматривать, как дела у второго защитника Цинциннати, пробиравшегося к кольцу по другому флангу, за спиной Кёртиса. Неожиданно Перкинс опустил руки и прижал мяч к груди — попробуй что-нибудь сделать против него в таком положении, — перенес вес тела на другую ногу, начал дриблинг, сделал два шага, развернулся всем корпусом и подпрыгнул так высоко, как, пожалуй, не прыгал никто из виденных Джоджо игроков на площадке. Джоджо тоже прыгнул, чтобы заблокировать противника. Следующее мгновение запечатлелось в его памяти, как фотография: оранжевое сердце мира и черная лапа Перкинса в светящемся нимбе, созданном люминексовскими прожекторами, поднявшаяся на целый фут выше безнадежно вытянутых кончиков пальцев Джоджо. Вместо паса Перкинс легко и с виду без всяких усилий «закатал банку». Он не просто тактически переиграл::::::::::ПОМЕХИ::::::::::ПОМЕХИ:::::::::: но и прыгнул выше второго по росту игрока Дьюпонта, и сделал это абсолютно легко.
