— Мать вашу, надоели, заткнитесь, на хрен! — завопила Камилла. — У меня от вас уже не только голова болит, у меня уже везде болит!
— Везде? — оживился Рэнди Гроссман. — А не будете ли вы так любезны, мадам Денг, показать, где именно находится это ваше везде?
— Где-где? В гнезде, — прорычала в ответ Камилла. — Показать? Да ты ведь если и увидишь, все равно не поймешь, что это такое.
Лицо Рэнди, которое на протяжении последнего полугода, после того, как этот скелет вылез из своего шкафа, сохраняло величественное и надменное выражение, вдруг как-то скисло и покраснело. На глазах у него выступили слезы. Едва слышным, хриплым, ломким голосом он произнес:
— От тебя, Камилла, я такого не ожидал.
«Ну баба бабой! — подумал Эдам и тотчас же устыдился таких мыслей. — В конце концов, разобраться с собственной ориентацией — если уж встал такой вопрос, — это вам не два пальца об асфальт. Наверняка в течение еще какого-то времени Рэнди будет оставаться особенно ранимым и уязвимым. Но выглядит-то он все равно как баба». В этот момент Рэнди чем-то напомнил Эдаму его мать — ни дать ни взять, Фрэнки, готовая разрыдаться после того, как муж проинформировал ее, что она, видите ли, не «выросла» вместе с ним. Эдам действительно почувствовал себя виноватым.
А вот с Камиллы — все как с гуся вода.
— Твою мать, Рэнди, чего расхныкался? Утри сопли давай. Что ты до меня докопался? Я ведь сказала «в гнезде», а не в…
Рэнди отвернулся, прикрыл печальные глаза ладонью и поджал губы.
— Ну правда, Рэнди, перестань, — примирительно сказал Эдгар. — Ничего такого Камилла не имела в виду. Ну пошутила она, понимаешь? Чего тут обижаться, если кто-то сказал при тебе слово, которое рифмуется с другим, нехорошим? Я бы не обиделся.
Вскоре после этого еженедельное собрание «Мутантов Миллениума» как-то само собой объявилось закрытым. Эдам продолжал поглядывать на Шарлотту. По всему было видно, что она в восторге от происходящего. Ее восхищенный взгляд перелетал с одного участника дискуссии на другого. Самому Эдаму такие посиделки были, естественно, не в диковинку. Ему больше не хотелось участвовать в перебранке этой сволочной стервы Камиллы и истеричной бабы Рэнди. Его сейчас гораздо больше волновал другой вопрос: что думает Шарлотта по поводу его личного участия в этих дебатах? Не решила ли она, что он легко сдался и покинул поле боя, предоставив другим бойцам выяснять отношения? Ну хорошо, перехватил Грег его аргумент, обернул против него же, уже и роудсовская стипендия для него так, абстрактная цель, а не этап карьеры… Но нельзя было после этого садиться и молчать. Хорош болван — уступил ринг Камилле и Рэнди. А чего можно было ожидать от этих придурков? Естественно, разговор, ведущийся избранными о тех, кого зачислила в избранные толпа серости, свелся к скандалу между двумя — что греха таить — маргиналами и изгоями. Они ведь таким образом просто выразили свою зависть. Ну, бесятся ребята оттого, что не они, а Эдам разложил понятие крутизны по полочкам и дал ему определение. Именно он разработал и изложил концепцию самоуверенности, объяснил, что оборонительная тактика несовместима с крутизной, доказал, что подавление интереса ко всему, выходящему за строго очерченные рамки крутости, является неизбежным условием формирования имиджа крутизны…
Так он и продолжал изводить себя Большими Сомнениями. Эдама швыряло из крайности в крайность. Не посчитает ли Шарлотта его человеком слабовольным, не способным настоять на своем даже в компании мутантов? Кроме того, парня снедало любопытство: ей действительно интересно с мутантами, или она изображает заинтересованность только из вежливости? Да нет, не может быть. В дьюпонтском интеллектуальном вакууме такая компания не могла не порадовать эту девушку, соскучившуюся по нормальному общению. Вот только… как быть с Рэнди и Камиллой? В общем, по всему выходило, что по крайней мере концовку вечера нельзя считать удачной. Как ни странно, с этим согласились и остальные. Бывало и получше, подытожили они и милостиво позволили Эдгару отвезти их домой: через Город Бога в кампус, благо места в его танке — джипе «денали» — хватало на всех.
Эдам настоял на том, чтобы проводить Шарлотту до дома. Она приняла его предложение с удовольствием. Девушка была в эйфорическом настроении. Шарлотта всегда знала, что в таком месте, как Дьюпонт, интеллектуальная жизнь должна просто кипеть — беседы, обсуждение только-только появляющихся в обществе проблем, поиски решений, жаркие споры и дискуссии… Когда-то она таким и представляла себе Дьюпонт: настоящим Эльдорадо, заветной яркой точкой по ту сторону гор, на горизонте, до которой, может быть, и нельзя добраться, но к которой нужно идти, стремиться, и тогда сам путь станет тебе наградой. Какие «Мутанты Миллениума» все-таки молодцы! Взяли, например, всем известное и уже навязшее в зубах слово и стали разбираться, что именно оно обозначает, какова суть этого явления, какое можно дать ему определение. В Дьюпонте куда ни посмотришь — везде крутые, а что это значит — никто ведь и не скажет… Ну кому, спрашивается, из крутых по определению парней, которыми битком набит Сейнт-Рей, придет в голову об этом думать?.. Взять того же Хойта: круче некуда, а задуматься над тем, какими словами тебя характеризуют — это ниже его достоинства… Мутанты — другое дело. Менее крутых ребят и представить себе трудно, просто антиподы крутизны, ничуть не скрывающие этого и даже гордящиеся этим.
Когда они подходили к Главному двору, Шарлотта почувствовала, что рука Эдама скользнула по ее запястью. Что ж, если ему так хочется… Затем он взял ее ладонь, и их пальцы переплелись. Он ведь такой… незаурядный… Не о таком ли человеке рядом с собой она мечтала, когда ехала в Дьюпонт? На Шарлотту вдруг накатила волна благодарности, и она даже прижалась плечом к его руке. Эдам уже не украдкой, как во время дискуссии в квартире у Эдгара, а в открытую смотрел на девушку, явно пытаясь догадаться, о чем та думает.
Он непроизвольно сжал ее руку чуть сильнее, и это прикосновение и пристальные взгляды Эдама вывели Шарлотту из состояния эйфории; она почувствовала себя как-то скованно и напряженно. Пауза затягивалась.
— Ну, вот… что скажешь, Шарлотта? — нарушил молчание Эдам. Его голос звучал как-то странно — неестественно и нервно. Он сделал паузу, словно действительно не знал, что сказать. Потом последовал вопрос: — Тебе у нас понравилось? — Эти слова прозвучали чуть яснее и четче, но все равно немного сдавленно.
— Ну конечно… очень понравилось, — ответила Шарлотта. В последнюю долю секунду она вспомнила о своем дурацком акценте и усилием воли выровняла интонацию в конце фразы. — С вами так интересно. — Опять эта интонация, опять этот знак вопроса на конце, опять эти растянутые гласные. Когда же наконец она научится говорить грамотно — не как в деревне?
— Это кто же у нас интересный? — Эдам собрался с мыслями, и его голос зазвучал увереннее.
— Ну, например, Камилла. Кто бы мог подумать, что она может выражаться как… как…
— Как скудоумный матерщинник из какого-нибудь элитарного студенческого братства?
