Вэнс и Крисси уселись за столик, подозвали маленького полковника и заказали текилу. Вэнс так вспотел, что его красивый воротничок промок и сбился гармошкой. Даже безупречное и бесстрастное лицо Крисси раскраснелось и больше не выглядело таким презрительным. А Вэнс обратился не к Хойту, а к Шарлотте, причем по имени — да-да, по имени:
— Шарлотта, ты, наверно, никогда еще не была на вечеринке в обществе этого хренова Ангела Ада? — Он кивнул на Хойта.
Она больше не чувствовала себя застенчивой мышкой и за словом в карман не полезла:
— Никакой он не Ангел Ада! Он обыкновенный голштинский бычок, только в «бабочке»!
Вэнс и Крисси несколько секунд вопросительно смотрели на нее, не понимая, в чем тут фишка. Затем они медленно повернулись друг к другу, подняли брови и расплылись в улыбках, означающих: «Въезжаю, въезжаю!»
Вэнс обернулся к Хойту:
— Вот это завернула, охренеть, сразу и… и… не догонишь! Она всегда так прикалывается, Хойто?
Все трое — Вэнс, Крисси и Хойт — просто покатились со смеху. Они не смотрели на нее, но на этот раз Шарлотту это не обидело. Она сидела за столиком и радостно улыбалась, страшно довольная собой. Еще бы! Они оценили ее шутку! Оказывается, и она может быть остроумной даже с их снобистской точки зрения. Значит, еще один этап обряда посвящения в свои пройден!
Все это время Хойт не убирал своей руки. Они с Вэнсом заговорили, но Хойт не позволял Шарлотте отодвинуться хотя бы на дюйм, обняв ее за плечи, притянув к себе — практически чуть не оторвав от стула! — и, наклоняясь к ней, вне всякой связи с темой разговора спрашивал, обращаясь к Вэнсу и Крисси: «Ну что, разве не классная у меня девушка?» Он все время повторял одну и ту же фразу, и наконец она откинула голову и взглянула на него притворно сердито, словно говоря: «И почему ты всегда такой вредный?»
Потом Хойт снова потащил Шарлотту на танцпол, и здесь все повторилось, как прежде: он снова прижимал ее к себе… снова ласкал и гладил и управлял ее движениями… и целовал… Ей оставалось только отдаться во власть этого всепроникающего языка и связанных с ним приятных ощущений.
Весь атриум медленно вращался по часовой стрелке. Потом он остановился и начал так же медленно крутиться против часовой стрелки. Мозаика окружающей картины разваливалась на все более мелкие фрагменты, а разделяющие их вспышки мелькали все чаще. Диджей поставил «медляк» — песню Тупака Шакура «Дорогая мама». Шарлотта прижималась к Хойту, который продолжал исследовать все доступные части ее тела. Вдруг поблизости раздались конвульсивное иканье, стон и характерные судорожные звуки. Одну из девушек вырвало прямо у входа в сектор, выгороженный для приема — чуть ли не в бадью, в которой был закреплен флагшток. Запах рвотных масс мгновенно распространился в воздухе, но так же быстро и улетучился — по всей видимости, сказалось отсутствие потолка: не считать же за потолок прозрачную крышу на высоте тридцати этажей. Почти тотчас же последние ароматические следы неприятного инцидента были вытравлены из окружающего воздуха: уборщик сделал несколько взмахов шваброй, и вокруг запахло нашатырем, добавленным в воду для мытья пола… Шарлотта ощущала себя… как в бреду… но в бреду таком приятном, просто идеальном… и это совершенство позволяло ей чувствовать свое превосходство над всеми присутствующими, во всяком случае над всеми девушками в этом зале, причем это превосходство ее даже не слишком удивило — а как же иначе, ведь она Шарлотта Симмонс. Обо всем этом так хорошо думалось под музыку, в такт властным и в то же время таким нежным движениям Хойта, с которым они двигались настолько в едином ритме, словно его тело стало частью ее собственной нервной системы.
Тупак Шакур продолжал жалобным тоном прославлять свою мамочку, когда Хойт вдруг прошептал на ухо Шарлотте:
— Пойдем наверх?
— Но я еще не устала. А сколько времени?
— Э-э… половина первого. Да я, в общем-то, тоже не устал, но давай все-таки поднимемся, пока Джулиан с Николь еще здесь.
Шарлотта понимала, к чему он клонит, но ей и самой хотелось почувствовать… каково это — быть с ним вместе, хотя, конечно, не до самого конца Ей хотелось приласкать Хойта, взъерошить ему волосы, сделать так, чтобы он улыбался ей так, как улыбался весь вечер, но еще более страстно, ей хотелось, чтобы он захотел ее — захотел в прямом смысле слова, почти как животное. Это щекотало Шарлотте нервы, вызывало… внутреннюю дрожь. Животная страсть? А что вы хотите, ведь он же и есть молодое, полное сил, прекрасное животное. И все же она может им управлять. Она впервые ощутила пьянящее чувство женской власти над мужчиной. На самом деле «до самого конца» — именно так она хотела, чтобы он ее захотел. Знать, что это прекрасное животное по имени Хойт, самый красивый, лоснящийся элитный жеребец из всего элитного дьюпонтского табуна, сгорает от желания обладать ею: мир для него сузился до одного желания — ему нужна Шарлотта Симмонс! Именно этого она и хотела! Хойт был животным, и он охотился на нее. Он был влюблен в нее. Это Шарлотта точно знала. Он хотел ее, просто вожделел. И это она тоже знала наверняка Любовь, нежность, страсть и похоть — все эти такие разные чувства, соединенные вместе, вскипали, смешивались и превращались в еще неведомый Шарлотте сплав, из которого ей предстояло выковать то… то, чего она хотела и чего добивалась!
И она пошла вслед за ним к лифту.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
«Ты как — в порядке?»
В лифте они оказались одни. Хойт даже не дождался, пока закроются двери, и буквально набросился на Шарлотту: он целовал ее, притиснув спиной к стене, ласкал ее грудь, прижимался к ней всем телом. Девушка тоже целовала его в ответ — страстно и с удовольствием. Ей нравилось даже, что ее лопатки больно утыкаются в стенку кабины. Она подняла руки, обхватила Хойта за шею и позволила его рукам делать все, что хочется.
Через несколько секунд лифт остановился. По всей видимости, кто-то вызвал его с этажа, где располагался главный холл гостиницы. Не успели дверцы открыться, как в кабину донесся многоголосый шум: вопли и музыка со студенческой вечеринки беспрепятственно проникали сюда через колодец атриума и открытую галерею. Хойт по-прежнему прижимал Шарлотту к противоположной от двери стенке лифта. То, что лифт остановился на самом оживленном этаже отеля «Хайятт Амбассадор», ни на миг не смутило его и не отвлекло от того, чем он так увлеченно занимался. Охваченный своей животной страстью, парень даже не подумал убрать руки с ее груди или перестать тереться о нее нижней частью живота, когда в лифт сунулась было немолодая пара — мужчина и женщина лет сорока-пятидесяти. Шарлотта оказалась прямо лицом к ним. Она улыбнулась в надежде уверить незнакомцев: все, что здесь происходит, вовсе не то, о чем они подумали, — просто они с Хойтом такие молодые, кровь играет… Но пара предпочла развернуться и отступить обратно в холл, который весь содрогался от воплей продолжающих дурачиться и развлекаться пьяных дьюпонтских студентов. Дверцы лифта закрылись, и звуки студенческого безумства исчезли. Лифт снова тронулся вверх. Весь мир состоял из одного только Хойта — его головы, зарывшейся в ее волосы, его губ, целующих ее шею, его живота, трущегося об нее, его тяжелого дыхания и сдавленных «уф, уф, уф, уф…»
