Потискаться. Пообжиматься. То, что она делала, называлось так. И в этом они с Хойтом, похоже, дошли уже… нет, они, как говорят в бейсболе, были еще где-то на первой базе или, может быть, на второй, но это ведь опыт, да-да, новый жизненный опыт, эксперимент. Слова Лори выплыли откуда-то из глубин мозга, она ясно услышала: «Пока мы в колледже, у нас есть шанс попробовать все что угодно, поэкспериментировать над собой и над своей жизнью», а ведь Лори уже дошла до самого конца… Там, внизу, все словно свело судорогой… оно так отзывается на каждое прикосновение… а сколько там какой-то теплой жидкости… кажется, что целые стаканы… Сейчас!.. больше ждать нельзя!.. она сейчас так беззащитна… наверняка Хойт знает… но сейчас уже наступил момент самой убедиться, что он знает границы. Шарлотта подняла голову, чтобы посмотреть на Хойта, и увидела прямо перед собой его макушку с вьющимися волосами, а сам он продолжал целовать и лизать ее, лизать и целовать… его язык, двигаясь по спирали, опускался все ниже и ниже по ее животу… вдруг она почувствовала, что язык уже прикоснулся к верхним волоскам на лобке… Все!.. надо что-то делать!.. Собрав в кулак всю силу воли, Шарлотта попыталась оттолкнуть его голову обеими руками, но, лежа навзничь на мягкой постели, она не могла найти опоры, и толчок получился не таким сильным, как ей хотелось, это вообще не был настоящий толчок; в общем, ее протест оказался совсем не таким решительным, как бы ей хотелось, а Хойт, видимо, решил, что Шарлотта таким образом дает ему сигнал опустить голову еще на пару дюймов ниже, и его губы, его язык… о Господи!
— Хойт! — резко, на выдохе, произнесла она.
Он в ту же секунду замер и приподнялся на кровати, удерживаясь на вытянутых руках, и снова посмотрел на нее самым чудесным и любящим взглядом, только слегка нервным. Хойт явно хотел успокоить ее, сказать, что все будет хорошо, что он знает пределы. Шарлотта даже не подозревала, что мужчина в таком состоянии может остановиться, поняв, что граница дозволенного достигнута. А Хойт тем временем медленно скользнул по кровати вниз, а потом встал. Она перевела дыхание. Но что такое? Руки Хойта потянулись к шнурку-завязке трусов на талии…
— Хойт!
— Да?
Судя по всему, ответил он чисто машинально, потому что в это время смотрел вниз и сбрасывал трусы сначала с одной ноги, потом с другой, и… Боже мой! За всю свою жизнь она не видела такой штуки в таком состоянии… хотя, впрочем, возможности у нее были… Эх, Брайен, Брайен!.. Шарлотта видела это у своих братьев, когда они были маленькие, и однажды у отца, когда он, думая, что его никто не видит, вышел из летнего душа за висевшим снаружи полотенцем… но… это… это же настоящий молоток… да, это показалось ей похожим на самый настоящий плотницкий молоток!.. такой, с округлым бойком… А Хойт тем временем встал на кровати на колени, а потом наклонился над ней, стоя на четвереньках…
— Хойт!
— Ну.
Это был не ответ и даже не вопрос! Скорее что-то вроде мычания, наполовину воплощенного в слово. Похоже, способность формулировать свои мысли членораздельно окончательно покинула парня.
Он стоял на четвереньках — и начал медленно ползти вперед. Да неужели Хойт действительно думает, что Шарлотта переспит с ним? Переспать — вот ведь дурацкое слово, абсолютно не подходящее для того, что могло вот-вот произойти между ними. Абсурдность этого выражения не могла не поразить ее даже в эту критическую минуту. Спать — с кем? Или с чем? С плотницким молотком? И все же — она была голая. И он был голый.
— Хойт!
— Ну что?
Шарлотта нервно улыбнулась и сказала:
— Я не знаю… насчет этого. — Голос ее внезапно охрип.
— Все в порядке, не волнуйся, — сказал Хойт. — У меня кое-что есть.
Он дотянулся до тумбочки, взял с нее бумажник, распотрошил его и извлек на свет презерватив, приготовленный специально для этого случая. Видишь?
— Э-э… я не об этом. Просто я не знаю, я не знаю, должны ли мы продолжать.
До чего же хрипло звучал ее голос. Шарлотта даже больше не могла заставить себя растянуть губы в улыбке. Руки Хойта были уже на уровне ее бедер. Он навис над ней… огромная туша со здоровенным молотком… И все же он остановился. Вид у парня был такой, словно его ударили по затылку чем-то тяжелым. Он был удивлен… поражен и, кроме того, явно не понимал, что происходит.
— Послушай, но я ведь так хочу заняться с тобой любовью. — О, сколько мольбы, оказывается, может звучать в мужском голосе. — Я хотел этого, я ждал этого момента любви с первой секунды, как только тебя увидел.
— Да нет, ты не понимаешь…
— Я все понимаю — понимаю, что почувствовал тогда и что чувствую сейчас! — Что ж, звучало это пусть и излишне пафосно, но вполне убедительно. — Как только я тебя заметил на этой нашей вечеринке, то сразу же подошел к тебе. Я чувствовал! Там было столько народу, столько девчонок — но для меня была только ты. И сейчас остаешься — только ты!
— Да нет же, ничего ты не понимаешь… я никогда… никогда…
— Ты что, девственница?
Шарлотта лежала, губы ее были полуоткрыты, а мозг лихорадочно работал, подыскивая правильный — можно подумать, у нее есть выбор, — вариант ответа. И наконец ей удалось заставить себя выдавить одно короткое слово:
— Да.
— Ну тогда я буду аккуратно, потихоньку, — заверил ее Хойт.
На его лице появилась новая, не такая, как прежде, улыбка, словно говорившая: «Не-бойся-больно-не-будет-ни-капельки». Это была улыбка… даже не врача, а какого-то знахаря, чья преданность делу сохранения ее здоровья и преодолению всех испытаний гораздо глубже, чем формальная клятва Гиппократа: «Главное — не навредить».
— Все будет нормально. Бояться нечего. Я так давно этого хотел. Не волнуйся, все будет хорошо. Я обещаю.
Эта улыбка! Шарлотта внезапно озаботилась вопросом протокольной вежливости. А что будет, если она возьмет и вдруг решительно скажет ему «нет» — вот сейчас? На что это будет похоже, допустимо ли это после того, как она позволила ему зайти так далеко? На что это будет похоже — и разве не об этом ее предупреждала Мими, да и другие, говоря о приемах, устраиваемых на выезде? Хойт ведь, наверное, обидится — обидится, рассердится, а потом просто разозлится — и будет прав, если назовет ее стервой? Может ли Шарлотта допустить, чтобы ее считали стервой, которая раздразнила парня, завела его — да, завела, — завела, довела до точки кипения, а теперь лежит здесь голая, с раздвинутыми ногами, и при этом машет пальчиком и говорит: «Нет-нет-нет-не-ет»? Господи, на что это будет похоже — если Шарлотта Симмонс предстанет в таком свете? Да ее просто похоронят на задворках Дьюпонта и напишут на могиле: «Неудачница, стерва, ханжа и святоша». Все кончится, все оборвется, о ней забудут навсегда — о ней, Шарлотте Симмонс, которая могла иметь все! «Да Хойт же весь горит! Он хочет заняться со мной любовью… он любит меня!..»
:::::::Сильная приливная волна, цунами, ураган Сомнений::::::: «Но ведь нельзя… не могу я»:::::::
