В тот декабрьский вечер на последних шести милях шоссе 21 все было воистину первозданным, первобытным и девственно-чистым. Начался первый настоящий снегопад нынешней зимы, подул сильный ветер, и темнота вокруг словно сгустилась: ощущение было такое, что деревья, стоящие по обе стороны дороги, согнулись над ней и переплелись ветвями, словно желая похоронить под своей сенью дорогу — этот шрам, нанесенный природе рукой человека. Слой снега, наметенного на асфальт, становился все толще и толще. Дорогу засыпало прямо на глазах. Порой она совсем пропадала из виду, и тогда папа сбавлял скорость, наклонялся к самому ветровому стеклу и начинал негромко, буквально себе под нос, бубнить какие-то ругательства. Временами продвигаться приходилось буквально со скоростью пешехода, а там, где видимость позволяла прибавить скорость, старый пикап, упорно преодолевающий, преодолевающий, преодолевающий препятствия на пути, то и дело слегка заносило на поворотах. Папа настолько сосредоточился на дороге и управлении пикапом, что даже перестал расспрашивать сидевшую рядом Шарлотту обо всех сторонах студенческой жизни в Дьюпонте. Мама, которая сидела с другой стороны, тоже замолчала. Она внимательно, как и отец, наблюдала за дорогой, время от времени непроизвольно нажимая правой ногой на несуществующую педаль тормоза, дублируя действия мужа, а на поворотах, когда он начинал крутить тяжелый руль, тоже чуть поворачивалась в нужную сторону; когда папа переключал ближний свет на дальний, а через пару минут снова на ближний, пытаясь угадать, при каком освещении удастся хоть что-нибудь разглядеть сквозь пелену висящего и кружащегося в воздухе снега, она наклонялась к стеклу. Делалось это скорее машинально, потому что на самом деле пользы от этого не было никакой. В темноте, в снежном буране нет никакой разницы, с какой точки смотреть на дорогу — все равно толком ничего не видно.
Только Бадди и Сэму, скрючившимся на узкой лавочке, изображающей заднее сиденье в полуторной кабине пикапа, было решительно наплевать на дорожные условия и скорость приближения к дому. Обрадовавшись паузе в разговоре старших, они просто засыпали Шарлотту вопросами: мальчишкам страшно хотелось знать все самое важное про очень знаменитый колледж, откуда их собственная сестра приехала на рождественские каникулы.
— Шарлотта, — сказал Бадди, которому на прошлой неделе исполнилось одиннадцать лет, — а Трейшоун Диггс — он какой?
— Я с ним не знакома, — ответила Шарлотта. Ее слова прозвучали холодно и бесстрастно, хотя сама прекрасно понимала, что младшему брату следовало сказать хотя бы: «Знаешь, Бадди, я, к сожалению, еще не успела с ним познакомиться», — причем в этих словах, как и во всем, что она говорит, должна звучать неподдельная радость от встречи и общения с родными. Но Шарлотта не могла.
Прикинуться веселой и жизнерадостной — это было сейчас выше ее сил.
— Да ты что? — В голосе Бадди звучали в равной мере изумление и разочарование. — Неужели ты его даже не видела?
— Нет, — все тем же бесцветным, каким-то неживым голосом ответила Шарлотта. — Ни разу не встречала.
— Да ну, не может быть, наверняка видела. Какой он вблизи — в нем ведь семь футов росту?
Шарлотта молчала. Она прекрасно понимала, что такое поведение просто непростительно, но депрессия вытесняла все остальные чувства. Статуя Саморазрушения никак не могла сойти с пьедестала: настолько девушка была охвачена Скорбью.
— Бадди, я правда его не видела.
— Ну на площадке-то, во время игры — видела? — Вопрос брата прозвучал скорее как мольба.
— Я тебе говорю — вообще не видела. Знаешь, сколько стоит билет на матч? Кучу денег. Да еще попробуй его купи, даже если деньги у тебя есть. Я его и по телевизору никогда не видела.
В этот момент подал голос Сэм:
— А Андре Уокера видела? Он такой крутой. — Сэму всего восемь лет, но он уже знает, кто такой Андре Уокер. Странно это как-то — странно и грустно.
— Нет, его я тоже не видела, — ответила Шарлотта всем тем же безжизненным голосом.
— А Вернона Конджерса? — все еще не теряя надежды, продолжал допытываться Сэм.
— Нет.
Стон разочарования на заднем сиденье был исполнен дуэтом: первый голос принадлежал Бадди, второй — со слабым подвыванием — Сэму.
Когда все эмоции в тебе уже умерли, с удивлением обнаруживаешь, что чувство вины еще подает признаки жизни. К собственному удивлению, Шарлотта словно со стороны услышала свой голос:
— Вообще-то с одним баскетболистом я знакома. С Джоджо Йоханссеном.
— Это еще кто? — спросил Сэм.
— А-а, я, кажется, про него слышал, — сказал Бадди. — На какой позиции он играет?
— По-моему, он форвард, — не очень уверенно ответила Шарлотта — Он белый.
— Ну да, ясно, — понимающе кивнул Бадди, — у Дьюпонта в команде есть один белый. Он выходил на площадку, когда они играли против Цинциннати. Ну и как он — ничего?
— Да вроде бы, — сказала Шарлотта.
— А он высокий? — спросил Сэм.
— Да, очень высокий, — поспешно ответила сестра «Бедный Джоджо, — подумала она. — Даже мои младшие братья уже знают про Вернона Конджерса, а тебя никто и не вспоминает». Впрочем, эта мысль проскользнула в ее мозгу, также не вызвав никаких эмоций. Просто констатация факта.
— Очень высокий? — не отставал Сэм. — Какой у него рост?
— Откуда я знаю. — Шарлотта хотела оборвать на этом фразу, но тут опять вмешалось чувство вины. — Когда я стою рядом с ним, мне кажется, что в нем футов десять. Просто высоченный.
— Bay! — отреагировал Сэм.
И снова — острый приступ чувства вины. Рост Джоджо оказался единственной «красочной» деталью дьюпонтской жизни, которой она поделилась с жаждавшей подробных рассказов семьей. Шарлотта вообще мало говорила с тех пор, как сошла с автобуса в Гэлаксе. Гэлакс находился уже за границей штата, в Виргинии, и был ближайшим от Спарты населенным пунктом, куда можно было добраться рейсовым автобусом. В половине двенадцатого ночи, когда автобус прибыл на станцию, все четверо — мама, папа, Бадди и Сэм — уже выстроились в шеренгу, ожидая Шарлотту. На их лицах была написана не просто радость, а настоящее счастье! Казалось, их улыбки, как лучи прожекторов, способны рассечь на части нависший над маленьким городком купол ночной тьмы. «Наша дочь — наша сестра — первый раз приехала домой на каникулы, отучившись четыре месяца в легендарном Дьюпонте. Представляете себе? Наша маленькая девочка — наша старшая сестра — учится в Дьюпонте! И вот она здесь!»
Шарлотта заставила себя растянуть губы в улыбке, но что-то подсказывало ей, что вся остальная часть ее лица никакой радости не выражает. Да и вообще Бог его знает, как оно сейчас на самом деле выглядит — ее лицо. Как-никак две последние ночи она совсем не спала Наверное, нужно было заглянуть к дежурному врачу в кампусе. Может быть, ее отправили бы в больницу… А может, Бог смилостивится и приберет ее к себе сегодня же ночью. Лучшего решения всех проблем Шарлотта и представить себе не могла.
