А может быть, собраться с силами и рассказать обо всем сразу… всем и обо всем… прямо с утра Не тянуть время и признаться во всех грехах разом. Вот только — что это изменит? Существуют такие дела и поступки, про которые нельзя сказать: «Что было, то было, дело прошлое». В общем, убив кучу времени на все эти размышления, Шарлотта ни на шаг не приблизилась к пониманию того, как жить дальше, по сравнению с тем моментом, когда вышла из автобуса в Гэлаксе и увидела родителей и братьев.
Ветер за стенами дома завывал все сильнее. Это хорошо. «Господи, сделай так, чтобы этот буран продолжался долго-долго, чтобы было темно, холодно и страшно. Если же утро все-таки наступит, пусть оно будет мрачным, унылым и серым. Пусть снег завалит весь город по самые крыши, пусть парализует жизнь во всей округе, да нет, во всем мире».
Так она и лежала, прислушиваясь к ветру и пытаясь отвлечься от стука собственного сердца, которое билось слишком громко и слишком часто. Время от времени Шарлотта начинала молиться — молиться о том, чтобы ветер и нескончаемый снегопад прогнали бессонницу и помогли ей заснуть. Да сколько же это будет продолжаться? Неужели она больше вообще не сможет спать? Даже здесь, в своей старой, еще детской кровати, в родном доме, в тихой гавани… Она вдруг вспомнила, как папа, бывало, подходил к кровати, опускался на колени и, наклонившись над Шарлоттой, начинал даже не петь, а напевать речитативом: «Баю-баюшки-баю, спи, моя хорошая, спи, моя родная, спи, моя любимая, спи, доченька моя…» Вообще-то согласно разработанной папой теории, это заклинание нужно было произнести трижды, но она не припоминала случая, когда выслушала бы ее все три раза Обычно малышка погружалась в сон, едва он заходил на второй круг «Спи, моя хорошая, спи, моя родная…»
Шарлотта решила попробовать спеть колыбельную сама себе. Тихо-тихо, едва слышно она стала шептать: «Баю-баюшки-баю, спи, моя хорошая, спи, моя родная, спи, моя любимая, спи, доченька моя… Баю-баюшки-баю, спи, моя хорошая, спи, моя родная, спи, моя любимая, спи, доченька моя… Баю-баюшки-баю, спи, моя хорошая, спи, моя родная…»
Не сработало. Даже папина колыбельная оказалась бессильна Она вылезла из-под одеяла и встала с кровати. В комнате было прохладно, но это сейчас беспокоило ее меньше всего. Опустившись на колени у кровати и сложив руки ладонями друг к другу перед собой так, чтобы кончики пальцев касались подбородка, Шарлотта закрыла глаза и стала все так же шепотом повторять уже почти забытые слова старой молитвы:
В сей час ночной
Молю: «Господь,
Ты душу грешную храни».
А не проснусь —
Молю: «Господь,
Ты душу грешную прими».
Господи, благослови
Маму, папу, Бадди, Сэма и скажи им, чтоб…
Она запнулась и замолчала. Нет-нет, нужно обязательно вспомнить всю молитву — слово в слово. Да, вот:
И нам ниспошли благодать Твою, Боже,
Чтоб нынче лукавый наш сон не тревожил.
[33]
Шарлотта лежала с закрытыми глазами и никак не могла заснуть. Она услышала даже, что буря начала стихать. Это случилось уже ближе к утру, часа в три или в четыре. Девушке показалось, что она так и не уснула до рассвета, но оставшийся в памяти сон свидетельствовал, что она все-таки на какое-то время забылась. В этом сне она оказалась в Городе Бога — и там ей было неприятно. Впрочем, это было лишь общее впечатление от сна Никаких деталей Шарлотте вспомнить не удалось.
Яркий солнечный свет пробивался в комнату через неплотно прилегающие к окну ставни. А ведь сколько она молилась, сколько просила, чтобы утро было как можно более сумрачным и пасмурным… И вот — только ставни, как последняя линия обороны, отделяют ее от радостного, залитого солнцем мира. Снаружи доносились детские голоса и хруст снега. Шарлотта встала с кровати___ и приоткрыла ставни. Солнечный свет, отраженный от сверкающего снежного покрывала, на миг ослепил ее. Снег лежал повсюду, даже в лесу. Во дворе были Бадди с Сэмом, Майк Кризи из дома ниже по дороге, и еще Эли Маук — все как на подбор в толстых стеганых пуховиках: ни дать ни взять четыре гранаты-лимонки, решившие поиграть в «царя горы», воспользовавшись для этого накрытой брезентом кучей каких-то мешков.
Будь ее воля — Шарлотта вообще не стала бы подниматься с постели; но солнце уже так высоко, а значит, час далеко не ранний. Представив, как мама приходит к ней в комнату и «выковыривает» дочку из постели, Шарлотта вздрогнула от страха: встречи с матерью один на один она боялась гораздо больше, чем всего готового обрушиться на нее большого мира. Пришлось сделать над собой усилие и одеться — одеться в те самые джинсы-бананы и свитер-кардиган, которые девушка привезла с собой в Дьюпонт и за все время надела всего один раз. Приехать домой в новых «дизелях», на которые она потратила четверть всех денег, выделенных на семестр, Шарлотта не решилась. Все, буквально все, что было связано с ее новой жизнью, представляло собой свидетельство… неопровержимую улику ее… ее деградации. Мозг Шарлотты вновь заработал на бешеных оборотах. Ее голова словно раскалывалась изнутри, наливаясь жаром, как раскаленные угли в печной топке.
Она вышла в кухню и увидела маму, склонившуюся над каким-то кулинарным рецептом. «Пожалуйста, мамочка, только не нужно ничего говорить. Занимайся тем, чем занималась без меня. Не обращай на меня внимания». Только та девушка, которая сама пережила отчаяние, уныние и депрессию, может понять, насколько любые разговоры могут быть болезненными и мучительными, когда тебе так плохо. Еще одеваясь, Шарлотта мысленно поклялась себе, что соберет в кулак всю силу воли и будет вести себя, как любая нормальная девушка, приехавшая домой на Рождество. Вот только сможет ли она?
Мама оторвала взгляд от кулинарной книги, ласково улыбнулась и сказала:
— Ну, наконец-то! Проснулась! Как спалось?
— Хорошо (ха-ара-ашо-о), — сказала в ответ Шарлотта и даже выдавила из себя улыбку. — А сколько времени?
— Да уже почти пол-одиннадцатого. Ты девять с половиной часов проспала. Ну что, полегче стало?
— Конечно, — поспешила заверить Шарлотта. — Я вчера так устала.
Поймав себя на том, что в ее речь мгновенно вернулись провинциальные интонации, Шарлотта пообещала себе, что будет всячески следить за своим произношением и не станет говорить с окружающими с деревенским акцентом. Может, таким образом ей удастся сохранить какую-то дистанцию между собой и другими. А впрочем… разве это поможет?
— И все равно я себя чувствую как-то… наверное, как человек, который накануне выпил лишнего. Даже не знаю, в чем дело. А что ты готовишь?
— Помнишь, как-то раз на твой день рождения — тебе было лет девять или десять — я приготовила что-то особенное, и тебе очень понравилось. Ты назвала это «секретом». Я смешала разные овощи, и ты их с удовольствием съела. Ты ведь никогда до этого не любила ничего смешанного, помнишь? Тебе всегда нравилось все по отдельности: жареная картошка — так картошка, тушеная фасоль — так фасоль, а морковку ты вообще не любила. А тут ты спросила, что будет на обед, а я сказала: «Секрет». Я уж и не знаю, что тебе больше понравилось: само блюдо или название. Мы его уже сто лет не ели, вот я и подумала: раз уж ты приехала домой, приготовлю-ка я на ужин этот «секрет».
