— Зачем тебе вообще дверь, шла бы прямо напролом через стену!
Судя по выражению его лица и по тому, как он покачал головой, Эдам явно не прочь был добавить к своим словам: «Ну ты и идиотка», но почему-то все-таки сдержался и даже продолжал улыбаться… более или менее приветливо.
— Честное слово, Эдам, мне даже в голову не пришло, что там за дверью кто-то есть! Пожалуйста, извини!
— Шарлотта, но дверь же наполовину стеклянная.
— Ш-ш-ш-ш-ш! — донесся из недр читального зала многоголосый шипяще-свистящий хор. Почти одновременно к этой оратории присоединились солисты:
— Между прочим, здесь люди пытаются заниматься!
Другой голос, еще более раздраженный:
— Выйдите на хрен в коридор и закройте эту гребаную дверь!
Шарлотта закрыла дверь, а Эдам тем временем встал на ноги и окинул взглядом разбросанные по полу книги.
— Да, похоже, это единственный способ столкнуться со мной… вернее, мне столкнуться с тобой… в общем, повидаться с тобой…
— Правда, извини! Я так торопилась!
— Да ладно, ничего страшного, в конце концов ничего не сломано, так что не беспокойся. — С этими словами он нагнулся и стал собирать раскиданные и даже растрепанные книги. — Целую вечность тебя не видел. — Потом поднял на нее взгляд: — Ты куда подевалась-то? Прячешься, что ли?
Шарлотта пожала плечами и поспешно опустила глаза, якобы разглядывая книги, а на самом деле скрывая подступающие слезы.
— Это все о Генрихе Восьмом и о разрыве Англии с римско-католической церковью, — пояснил Эдам, заметив, куда смотрит девушка.
Все, поток прорвался. Больше сдерживать слезы у нее не было сил.
— Шарлотта! Да что случилось?
Она подняла голову, чувствуя, как слезы текут по лицу, потом снова ее опустила.
— Да так, ничего, просто неудачный день, вот и все.
Ну вот, первая легкая судорога уже пробежала по телу.
— А мне кажется, тут дело не просто в плохом дне. Может, я могу чем-то помочь?
Дальше сдерживать конвульсии было невозможно. Она уткнулась в плечо Эдаму и зарыдала.
— Постой-ка, дай я их положу.
Парень наклонился и сложил книги прямо на пол у стены. Разогнувшись, слегка приобнял Шарлотту, а она, положив голову ему на грудь, продолжала судорожно рыдать.
— Эй, ну все, все, успокойся. Ш-ш-ш, — сказал Эдам. Проходившие мимо студенты смотрели на них. — Может, пойдем вниз? В зале открытого доступа можно забраться куда-нибудь между стеллажами и поговорить спокойно.
Шарлотта могла только покивать, не отрывая головы от его груди и с трудом переводя дыхание.
Эдам оставил книги прямо на полу и, продолжая обнимать Шарлотту, медленно повел девушку к лестнице.
— О, Эдам, — сказала она слабым, прерываемым рыданиями голосом, — но ты не должен… А как же книги?
— Ха. Не волнуйся. Никто их не тронет. Это сплошные тайны из истории религии. Никто не поймет, в чем суть матрицы этих книг. Если разобраться, то разрыв Генриха Восьмого с Римом был важнейшим событием в новейшей истории. После этого начала развиваться вся современная наука. Думаешь, случайно все отцы-основатели современной биологии, в особенности науки о человеке, были англичанами либо голландцами… Ой!
Эдам даже замолчал от неожиданности, когда Шарлотта обняла его за талию и пошла рядом, положив голову ему на плечо. Впрочем, рыдания продолжали душить ее, отчего голова скатывалась с плеча Эдама то вперед, то назад.
— Все будет хорошо, — заверил ее Эдам. — Тебе просто надо выплакаться. Я с тобой, милая.
Даже несмотря на слезы, на ужасное состояние, на всю глубину ее страданий, слова «я с тобой, милая» как-то покоробили Шарлотту… показались ей какими-то страшно неуместными… пафосными… в общем, отстойными… Ну какая она ему, спрашивается, «милая»? И «тебе надо выплакаться» — это еще что значит? На основании какой убогой теории, придуманной убогими для убогих, Эдам предлагает ей такое решение проблемы? Там, в горах, где она выросла, принято было «держаться», и этому было свое объяснение: считалось, что эмоциональный раздрай заразителен для окружающих… Там, в горах, мужчины сильные… Но в то же самое время Шарлотта понимала… что у нее нет никого, кроме Эдама.
Не прошло и суток, как она вернулась в Дьюпонт, а ее уже захлестнула такая волна одиночества, которая не шла ни в какое сравнение с тем, что испытала девочка, впервые приехавшая из далекой горной деревушки в блистательный Дьюпонт пять месяцев назад. Ведь в первом семестре какое-то время ей удалось прожить, сохраняя иллюзию, что она завела подруг — Беттину и Мими. Глаза у Шарлотты открылись, когда она узнала, что Беттина и Мими злорадствовали по ее адресу. Какие там близкие подруги! Всего лишь временный союз трех девчонок, решивших вместе пройти первый круг ада одиночества. Тоже мне, Тайная ложа избранных… Они держались друг за друга, потому что так просто-напросто было теплее, а кроме того, втроем легче убеждать себя в том, будто на самом деле ничего неприятного не происходит, никакие они не неудачницы и одиночество вовсе не их удел: вот, смотрите, у каждой есть целых две подруги. То одиночество, которое навалилось на Шарлотту после возвращения с каникул, уже нельзя было диагностировать как обычное «доброкачественное» заболевание — тоску по дому. Тоска по дому — это диагноз, но не приговор. Однако у Шарлотты не было даже этой надежды. Последняя поездка домой подтвердила ее худшие предположения: дом 1709 по Каунти-Роуд в Спарте, округ Аллегани, больше не был для нее тем убежищем, куда она могла вернуться в трудную минуту.
В общем, не было больше для Шарлотты ни дома, ни просто какого-нибудь места, где она могла бы мирно и спокойно приклонить голову. Автобусное путешествие из Спарты заняло почти двенадцать часов, считая два часа, потраченных на ожидание на автовокзале в Филадельфии автобуса в Честер, и полчаса, которые ей пришлось прождать уже в Честере местного автобуса в дьюпонтский кампус. Входя около полуночи в Эджертон-хаус и поднимаясь в комнату 516, Шарлотта молила Бога, чтобы Беверли не оказалось дома. Бог внял ее молитвам. Беверли уже вернулась — полуоткрытые сумки с багажом валялись на кровати и по всей ее половине комнаты, там, где она их побросала, — но успела куда-то смылиться. Шарлотта, не распаковывая вещи и почти не раздеваясь, выключила свет и повалилась на кровать. Она провалялась в ужасном состоянии, не смыкая глаз, мучимая бессонницей, почти до трех часов ночи, когда заявилась Беверли — пьяная в хлам, невнятно бормочущая в хмельном бреду какую-то чушь. Шарлотта притворилась спящей. Так она и пролежала без сна всю ночь напролет, слушая, как Беверли храпит, сопит, бормочет, икает и рыгает в пьяном забытьи. В шесть утра Шарлотта встала. Естественно, вылезать из кровати в такую рань без уважительной причины не стал бы ни один нормальный человек. Что уж говорить о девушке в депрессии: в таком состоянии тебя охватывает полное безразличие ко всему на свете, и вставать с кровати вообще не хочется. Вот почему Шарлотте пришлось присоединить всю силу воли к мучившему ее страху перед унижением, презрительным сочувствием и язвительными приколами соседки. Очень уж ей хотелось одеться, собраться и уйти из общежития, прежде чем эта инопланетянка придет в сознание. При мысли о том, как Беверли будет оглядывать ее с ног до головы, задавать вопросы, выдавать в ее адрес саркастические комментарии третьего уровня — или же, наоборот, станет полностью игнорировать, как это было в первый месяц их пребывания в Дьюпонте, — при этой мысли Шарлотту передернуло. Нет, этого вынести она не могла.
