Завтрак обошелся Шарлотте в три доллара двадцать пять центов: апельсиновый сок, мюсли, ягодный джем и тост. Ужасно дорого. И зачем она взяла этот тост? Может, вернуть его и попросить деньги обратно? Ну уж нет. Шарлотта прекрасно знала, что даже в самом смелом настроении она не тот человек, который может бросить вызов окружающему миру, рискуя привлечь тем самым к себе внимание… А хорошее бодрое настроение — оно ведь тоже не бесконечно. Шарлотта уже чувствовала, что заряд бодрости, который у нее был с утра, начинает подходить к концу. Держа поднос в руках, она повела Эдама в тот самый дальний угол за невысокой перегородкой, ограничивающей тайский сектор кафетерия, где она когда-то — как же давно это было! — разговаривала с Джоджо; впрочем, на этот раз спиной к залу села Шарлотта. Почему она так поступила, почему выбрала именно этот столик и именно этот стул — девушка прекрасно понимала, но боялась даже мысленно сформулировать для себя причины этого.
Они сели за столик; Эдам выглядел совершенно счастливым человеком. Никогда еще Шарлотта не видела его таким довольным. Нет, конечно, ей и раньше приходилось видеть Эдама в хорошем настроении — но обычно после какого-нибудь интеллектуального или морального поединка Он, например, любил поспорить или даже поругаться с Гретом и другими мутантами на какую-нибудь отвлеченную, далекую от повседневной жизни тему. Соперниками они были достойными, и ему нравилась такая равная борьба. Борьба, противостояние, поиски выхода из трудной ситуации — вот была истинная стихия существования Эдама. Например, он был охвачен страстью к ней, но если ему хотелось поцеловать ее, приходилось соображать, следует ли снять очки и куда их девать, — вот вам и борьба. И эта неловкая ситуация не угнетала, а напротив, приободряла его. В последнее время он вообще старался выражать свои чувства с должной страстью, но так, чтобы не казаться «ботаником», — вот вам и еще один пример борьбы. Да, если рядом не было внешнего противника, Эдам готов был бороться сам с собой. В общем, назвать его человеком, отрешенным от мирской суеты, спокойным и внутренне ленивым было решительно невозможно. Тем более не выглядел он таким в это утро.
— Не помню, рассказывал я тебе или нет, — сказал Эдам, раскачиваясь на стуле с видом человека, который достиг абсолютно всего в жизни, — но я на младшем курсе в первом семестре ездил в Японию. Я там целую неделю пробыл в маленькой рыбацкой деревушке на берегу океана, в двух часах езды на поезде от Токио. Я жил в японской семье. Знаешь, почему я это вспомнил? У них на завтрак бывает совершенно другая еда, чем у нас. Вот посмотри: большинство людей ест на завтрак то, что никогда не ест дальше в течение дня. Сок, мюсли, бананы, яйца, блинчики, французские тосты, английские булочки, датский сыр. — Неожиданно он ухмыльнулся, явно довольный собой. — Хм-м-м! Никогда не обращал внимания, что завтрак имеет такую панъевропейскую терминологию! Вот уж точно — типично американский стиль: придумывать для самой простой еды иностранные названия. Кофе по-гречески? Впрочем, нет, я что-то не замечал, чтобы кто-нибудь у нас налегал за завтраком на кофе по-гречески. Ну, в общем, неважно. Главное, что после завтрака мы словно зачеркиваем для себя какую-то часть меню и больше не вкушаем эти блюда до следующего утра. А знаешь, что едят на завтрак жители маленькой деревушки вроде той, где я побывал? Они доедают то, что осталось от ужина. Рыбный суп, разогретый рис, какие-то клецки, обжаренные в масле, — но это, конечно, если они с вечера остались; самое интересное, что все это кажется очень вкусным и совершенно другим, не таким, как накануне. Вот видишь: буквально по одной маленькой детали — по меню для завтрака — можно проследить, насколько сильно отличаются друг от друга два народа, два стереотипа поведения, две культуры. Для начала…
«Ну, пошло-поехало», — едва ли не с умилением подумала Шарлотта. Ее всегда подкупал даже не столько кругозор Эдама, сколько его жажда знаний… Он готов был хвататься за что угодно и поглощать информацию, от которой ему на первый взгляд не было никакого прока. Этому парню просто нравилось удовлетворять свое интеллектуальное любопытство.
— …То, что мы упорно отрицаем и стараемся не замечать в самих себе. — Тут Шарлотта поняла, что потеряла нить его размышлений и в упор не понимает, что именно мы отрицаем и стараемся не замечать. — …Все эти калории, ветчина, хлеб, масло, сыр — датский, как я уже упоминал, яйца, — а японцы даже не пытаются подойти к этому, как мы — якобы с научной точки зрения…
Из-за стойки позади невысокой перегородки из литого пластика цвета лососины поднимались роскошные ароматы. Эти запахи по особому, кратчайшему пути, доступному только чувству обоняния, достигли участков мозга Шарлотты, отвечавших за память, — мистер Старлинг, помнится, как раз говорил о какой-то особой способности запахов пробуждать воспоминания. При этом данные сигналы явно миновали «область логического мышления» — мистер Старлинг всегда подчеркивал такие выражения, как «область логического мышления», словно беря их в кавычки, — и тотчас же извлекли из памяти Шарлотты прекрасно сохранившееся воспоминание о том, как они с Джоджо сидели вот за этим самым столиком и вдыхали точно такие же восхитительные ароматы тайской кухни, поднимавшиеся из-за пластиковой перегородки. Эти запахи были просто «неземные» — именно таким словом мама характеризовала всякую необыкновенно вкусную еду. Да, здесь, пожалуй, не найдешь ничего из того, что умела готовить мама и что так нравилось Шарлотте: например, десерт, вкус которого она считала «неземным», — тонкие ломтики апельсина, кокосовая стружка, немного глазури, а на дне чашки — мама готовила десерт в больших чашках для мюсли — слой черной патоки. Вот только почему все, что связано с «неземным вкусом»… и с мамой… она проговаривает в прошедшем времени? Неужели это означает…
— …И «янь» этого мира, пассивное и агрессивное начала в широком смысле слова. И что мы имеем в результате? У японцев самый низкий в мире показатель… в чем дело?
Эдам смотрел на нее вопросительно.
О Господи, надо же было так отключиться. Она что, действительно так и сидела, уставившись на гладкую пластиковую перегородку?
— Ой, извини, — сказала Шарлотта, судорожно заставляя свой мозг работать энергичнее и пытаясь подобрать причину такого невнимания к словам собеседника. «Черт, вспомнить хотя бы, о чем он говорил!» — Что ты сказал про разные культуры и разные традиции в еде? Я задумалась, знаешь над чем… насчет нейрофизиологии… ты, наверно, удивишься… а может, и нет… в общем, нейрофизиологи, оказывается, потратили уйму времени, чтобы разобраться, как именно нервные импульсы передаются от желудка к мозгу… то есть, понимаешь… каким образом они… как бы это сказать? — поступают… да, каким образом поступают от желудка в мозг сигналы, которые мы воспринимаем как чувство голода. Кстати, этот вопрос до сих пор так и не решен.
Эдам внимательно смотрел на нее и в замешательстве покусывал нижнюю губу. От того благостного и счастливого состояния, в котором он пребывал минуту назад, не осталось и следа. Шарлотта снова почувствовала себя страшно виноватой. Эдам ведь такой милый и по-настоящему умный… но почему же она страшно рада, что никто не слышит, как он тут разглагольствует? Шарлотта искренне хотела, чтобы Эдам был ее другом, ее близким другом — нет, даже больше… она хотела влюбиться в него! Сколько проблем решилось бы при этом! Ее интеллектуальное и эмоционально-духовное существование слились бы воедино! Обе эти стороны бытия соединились бы для нее в одном человеке: да об этом только мечтать можно! Они делили бы с Эдамом все, что важно, все, что дорого в жизни. Она смогла бы снова воспрянуть духом. Она смогла бы вернуться в Спарту и рассказать обо всем мисс Пеннингтон — рассказать без страха, без чувства вины, без лжи и недомолвок… без… Но она его не любила и не в состоянии была заставить себя полюбить… Ну, не перехватывало у Шарлотты дыхание, не замирало сердце, когда она думала о нем… Если бы в ней проснулась любовь к Эдаму, все эти дешевые штучки, все эти идиотские стандарты Крутизны и Перспективности перестали бы для нее существовать. Эдам был бы для нее самым лучшим, идеальным героем, лишенным любых недостатков… А так — этого добра у него тоже хватало: в конце концов, чего стоила только его манера представлять вполне очевидные рассуждения и выводы в виде его любимых и уже доставших Шарлотту «матричных идей». А он даже и сам не понимал, что для него это одна из форм рисовки перед окружающими, стремления пустить пыль в глаза.
