У Кизи стали появляться и новые люди, и это стало еще одной причиной для беспокойства. Кое-кто из перрилейнской компании с трудом представлял себе, кто такой этот Кэссади. Вот он перед нами, в Версале Кизи, подходит, подходит, без рубахи, размахивая руками, а его брюшные мышцы выступают по бокам, как у штангиста... Мы же люди с понятием, мы ценим святого первобытного человека. Один Кизи намекает, что у Кэссади следует у ч и т ь с я, что он с в а м и р а з г о в а р и в а е т. Что он и делал. Кэссади хотелось интеллектуального общения. Однако интеллектуалам хотелось одного чтобы он был святым первобытным человеком, денверским малым, к р е т и н о м среди нас. Временами Кэссади чувствовал, что в интеллектуальном смысле его не признают, и удалялся в угол, не прерывая своего маниакального монолога и бормоча: "Ладно, отправлюсь в собственный полет, пора в собственный полет, это мой собственный полет, вы же понимаете..."
Или Пейдж Браунинг. Труп Ковбоя тоже перебрался через гору. На Перри-лейн он был всего лишь неприметным типом, время от времени заворачивавшим туда по дороге. А теперь Кизи намекает, что у Пейджа Браунинга следует учиться. Кизи видит некую преданность, смелость и творческую, т в о р ч е с к у ю силу за этим мертвеннобледным лицом и адамовым яблоком, за черной мотоциклетной курткой, оставшейся, видимо, с тех времен, когда он разъезжал вместе с Ангелами Ада, - и за его хриплым голосом смотровой волчьей ямы... Вечные волчьи ямы... неужели, в конце концов, это он, презренный классовый страх в среде людей с понятием... людей благовоспитанных... интеллектуалов? Презренный Стуж, как называл его Артур Кёстлер, - Старинный Ужас, с самого детства: благовоспитанный провинциальный мальчик подъезжает на велосипеде к бензоколонке, а там, в смотровой яме, где смазывают машины, сидят на корточках крутые ребята и рассказывают анекдоты про пиздятину, время от времени бесстрастно упоминая медицинские подробности. касающиеся дефекации и хрустящих хрипов. И Боже мой. разве забыл ты их руки с базиликой вен, оплетающих их, как хирургические трубки, переполненных непостижимой крутой силой низших классов, готовой в любой момент заставить их поднять голову и безошибочно о п о з н а т ь нас... благовоспитанных трусоватых детишек. Но Кизи любил эту низкопробную шваль. Он с готовностью с ними тусовался. В свое время он еще потусуется со скотами из бездонных Стужасных глубин волчьих ям - с самими Ангелами Ада...
На самом-то деле, лишь немногие из новой свиты, съехавшейся в Ла-Хонду, были такого уж низкого происхождения, и все-таки жизнь там пошла куда более простая, чем на Перри-лейн.
Появился один из старых друзей Кизи Кеннет Бэббс, только что из Вьетнама, где он был офицером морской пехоты и летал на вертолетах. Бэббс с отличием окончил университет в Майами, где специализировался по английскому языку. К тому же он был прекрасным спортсменом. Он принимал участие в творческом писательском семинаре в Стэнфорде, где Кизи с ним и познакомился. Бэббс был высоким, мощным, раблезианского типа человеком. Вернувшись с войны, он набросился на всех, подобно огромному доброму медведю-гризли, оглашающему округу рыком космического хохота. Иногда он, независимо от того, где находился, целыми днями не снимал форму пилота - л е т и м с о м н о й. А Бэббс был способен на безрассудные полеты. Он много сделал для выработки нового стиля колонии Кизи... Да. Он выдвинул идею п р о к а з, грандиозных публичных пародийных представлений, которые они могли бы устраивать...
Приехал и Майк Хейджен. Это был парень, которого Кизи знал еще в Орегоне, красивый, воспитанный, обходительный, из хорошей семьи, довольно богатый,когда такие парни уводят на первое свидание юных дочерей, им улыбаются папаши: "Я ее чертовски здорово воспитал, Юп, скажешь не так? Подонков я к моей девочке близко не подпущу, ей подойдут только славные мальчики, примерные христиане, которые говорят "Да, сэр", "Да, мэм" и причесываются, намочив расческу". Минут через десять после того, как Хейджен появился у Кизи, позади домика была выстроена его Дрюч- Хибара сбитая из старых досок пристройка с односкатной крышей, убранная внутри остатками ковра, тюфяком с индийским ситцевым покрывалом, свечами, блестящими безделушками, высококлассным громкоговорителем все ради услады и уюта Девушек Хейджена. Господи, ох уж эти Девушки Хейджена и связанные с ними неприятности! - Совершенно Голая, Анонимная,- но все это будет позже. Хейджен был кротким, но вдохновенным мошенником с обезоруживающе приятными манерами. Он обладал особым талантом торговаться, обмениваться, стоять над душой, он имел обыкновение внезапно приезжать в машине, битком набитой сверкающими магнитофонами. киноаппаратурой, микрофонами, динамиками, усилителями, даже видеоаппаратурой, примерно тогда и начал повышаться аудиовизуальный уровень...
И еще, например, в один прекрасный день приехал на выходные из армейского лагеря Форт-Орда старый перри-лейнский приятель Кизи, писатель Гарни Норман, и привез с собой одного из своих армейских друзей двадцатичетырехлетнего старшего лейтенанта пехотных войск Рона Бевёрта. Поначалу Бевёрт ничего, кроме отвращения, у всех не вызывал, поскольку выглядел стопроцентным воякой. Был он толстым, с виду глуповатым. отличался чрезвычайно непристойной короткой армейской стрижкой и полнейшей наивностью. Они, однако, Бевёрту пришлись по душе, и он стал приезжать каждый уик-энд и привозить с собой кучу еды. которой с удовольствием делился со всеми, к тому же он непрерывно улыбался и хохотал, и народ просто не мог его не полюбить. Через некоторое время он демобилизовался и стал появляться чуть ли не каждый день. Он даже начал худеть и крепнуть, а волосы его отрастали до тех пор, пока не стали такими, как у принца Бэльянта из комиксов, и тогда оказалось, что он очень красивый малый и совершенно без ума от... кровяной колбасы. Мало-помалу к нему пристало прозвище "Зануда", и настоящее его имя было почти забыто...
Разумеется, вскоре обитателей Ла-Хонды, да и не только их, начал мучить вопрос... чем там эти лоботрясы з а н и м а ю т с я? Как об этом расскажешь? Ведь о в о сп р и я т и и рассказать невозможно. Словами этого не выразить. У обывателей всегда была одна и та же фантазия, известная как фантазия патологии. Эти л об о т р я с ы - п а т о л о г и ч е с к и е д у р а ч к и. Иногда она носила психологический оттенок - откуда взялись эти ребята, может, из неблагополучных семей? Иногда была социальной - может, эти детишки о т о р в а л и с ь о т о б щ е с т в а?.. неужели наше общество гниет на корню?.. неужели? Обывателям не дано было знать о восприятии ЛСД, поскольку ни разу не приоткрывалась для них та дверь. Оказаться на пороге того, что... Господи! да разве расскажешь им о здешней жизни! Молодежь всегда могла выбирать лишь одно из трех: ходить в школу, устроиться на работу или сидеть дома. И... как же все это было скучно! - по сравнению с ощущением... бесконечности... и жизнью, в которой человек - не ученый, не бюрократ, а... Я и Мы, гармоничные существа среди не чувствующей музыку толпы людей в начищенных до блеска черных туфлях, Я - с глазами, глядящими в почти невидимое отверстие там, в с-с-с-секвойном небе...
Как-то вечером Боб Стоун сидел у себя дома в Менлопарке - он еще посещал писательский семинар в Стэнфорде, - и зазвонил телефон: звонил Бэббс из Ла-Хонды. "Приезжай,- сказал он.- у нас тут кое-что затевается"."Да нет. пожалуй".- сказал Стоун, он не был настроен ехать, он немного устал, к тому же поездка по горной дороге займет не меньше часа, да час обратно, может, как-нибудь в другой раз...
