Около пяти часов вечера я дочитал последнюю, шестьсот двадцать первую страницу («Мы с женой смело смотрим в будущее, что бы оно нам ни сулило») и, отложив рукопись в сторону, прижал ладони к щекам. Мои глаза и рот округлились в имитации картины «Крик», написанной Эдвардом Манчем.
Внезапно я услышал кашель и, вскинув голову, увидел Рут Лэнг, которая стояла в дверном проеме и наблюдала за мной. Я до сих пор не знаю, как долго она там находилась. Ее тонкие черные брови приподнялись вверх.
— Неужели так плохо? — спросила она.
* * *
На ней был толстый бесформенный белый свитер — настолько длинный, что из рукавов виднелись только изгрызенные ногти. Когда мы спустились по лестнице в холл, она накинула на себя светло-синий плащ. На миг ее бледное и хмурое лицо исчезло под большим капюшоном, а затем появилось опять. Короткие темные волосы торчали вверх, как змейки Медузы.
Это она предложила мне пройтись. Рут сказала, что, судя по моему виду, мне не помешало бы подышать свежим воздухом. Довольно верное суждение. Она нашла для меня ветровку мужа и пару резиновых сапог, которые подошли мне по размеру. Мы стойко перенесли порыв задиристого атлантического ветра, обогнули газон по широкой аллее и начали подниматься на дюну. Справа появилось озеро. Рядом с пристанью, чуть выше полосы тростника, лежала перевернутая вверх дном спортивная лодка. Слева шумел седой океан. Пустой песчаный белый пляж тянулся впереди на две мили. Когда я оглянулся назад, картина была той же, если не считать полисмена в плаще, который следовал за нами на расстоянии пятидесяти ярдов.
— Наверное, вас уже тошнит от подобной опеки? — кивнув на эскорт, спросил я у Рут.
— Она продолжается так долго, что я перестала замечать ее.
Ветер подталкивал нас в спину. При близком осмотре пляж больше не выглядел идиллическим местом. На песке валялись комья смолы, куски пластика, затвердевшие от соли обрывки темно-синих кроссовок, деревянная катушка от кабеля, мертвые птицы, скелеты и кости домашних животных. Казалось, что мы прогуливались по обочине шестиполосного шоссе. Большие волны с шумом накатывали на берег и отступали назад, словно проезжавшие грузовики.
— Итак, — спросила Рут, — насколько рукопись плоха?
— Вы читали ее?
— Не всю.
— Ее нужно подправить, — вежливо ответил я.
— Как сильно?
В моем уме промелькнули кадры документального фильма о Хиросиме тысяча девятьсот сорок пятого года.
— Задача вполне выполнимая, — с дипломатической уверткой подытожил я.
Ведь даже Хиросиму постепенно отстроили.
— Проблема в жестком сроке. Мы должны завершить книгу через четыре недели, а это меньше двух дней на главу.
— Четыре недели!
Ее низкий гортанный смех показался мне немного неприличным.
— Вы не заставите его сидеть так долго за столом!
— А ему не придется ничего писать. Это моя работа, за которую мне платят. Он просто будет говорить со мной.
Она накинула капюшон на голову. Я больше не мог разглядывать ее лицо. На виду оставался только острый кончик носа. Ходили слухи, что она была умнее мужа и обожала их жизнь на вершине социальной лестницы. Если Лэнг совершал официальный визит в зарубежную страну, она всегда сопровождала его, не желая сидеть дома. Вам нужно было лишь увидеть их вместе на экране телевизора, чтобы понять, с каким удовольствием она купалась в лучах его славы. Адам и Рут Лэнг: власть и честолюбие.
Она остановилась и повернулась лицом к океану. Ее руки были глубоко погружены в карманы. Полицейский тоже замер на берегу, как будто играл роль доброй бабушки.
— Ваше приглашение было моей идеей, — сказала Рут.
Меня качнуло ветром. Я едва не упал.
— Откуда вы узнали обо мне?
— Вы написали книгу для Кристи.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о ком она говорила. Кристи Костелло. Я и думать о нем забыл. Его книга стала моим первым бестселлером. Интимные мемуары рок-звезды семидесятых годов. Пьянки, наркотики, девочки, почти смертельная авария, хирургическая операция, а затем долгое восстановление и, наконец, долгожданное умиротворение в объятиях порядочной женщины. Книга для любого возраста. Вы могли подарить ее на Рождество своему хулиганистому сыну или набожной бабушке, и каждый из них был бы рад в равной мере. Только в одной Великобритании продали триста тысяч экземпляров в твердой обложке.
— Вы знакомы с Кристи?
Это казалось невероятным.
— Прошлой зимой мы гостили в его доме на Мастике
[17]
. Я прочитала книгу на одном дыхании. Она лежала на туалетном столике у моей кровати.
— Признаюсь, я смущен.
— Да? Почему? Мемуары получились чудесными, несмотря на свое ужасное содержание. Слушая его похабные россказни за ужином, я изумлялась тому, что вам удалось превратить их в правдоподобную историю жизни. И я сказала тогда Адаму: «Вот человек, который нужен для твоей книги».
Я засмеялся. Мне просто не хватило сил сдержаться.
— Надеюсь, воспоминания вашего супруга не будут такими сумбурными, как у Кристи Костелло.
— Да, можете не рассчитывать на это, — ответила она.
Рут сбросила капюшон на плечи и сделала глубокий вдох. Вживую она выглядела лучше, чем по телевизору. Операторам не нравилось снимать ее, хотя многие из них боготворили Лэнга. Они не могли уловить забавного беспокойства Рут. Их отпугивала оживленность ее лица.
— Господи, как я скучаю по дому! — сказала она. — Несмотря на то что наши дети разъехались по университетам. Я часто говорю ему, что чувствую себя женой Наполеона, сосланного на Святую Елену.
— А что вам мешает вернуться в Лондон?
Какое-то время Рут молчала и, прикусив губу, смотрела на океан. Затем она окинула меня критическим взором, как будто составляла собственное мнение.
— Вы подписали соглашение о конфиденциальности?
— Конечно.
— Уверены?
— Проверьте в офисе у Сида Кролла.
— Просто я не хочу читать свои признания в какой-нибудь желтой газете, которая выйдет на следующей неделе. Или через год — в вашей собственной дешевой книжонке, написанной в жанре «поцелую и всем расскажу».
— Ого! — воскликнул я, изумленный ее злобой. — Кажется, вы недавно говорили, что сами предложили пригласить меня. Я не напрашивался к вам. Да и целовать мне некого.
Она кивнула.
— Ладно. Я признаюсь вам, почему не возвращаюсь домой. Только пусть это останется между нами. Я боюсь покидать Адама. С ним сейчас творится что-то неладное.
О, парень, подумал я. Тут становится все интереснее и интереснее.
