Она покачала головой и издала вздох гнева и разочарования.
— Ладно, давайте перекусим.
Она рывком поднялась с софы и расплескала вино. На красном платье появились темные пятна. Рут притворилась, что не заметила этого. У меня возникло ужасное предчувствие, что она собиралась напиться допьяна. (Я разделяю общее мнение серьезных алкоголиков, что если выпивший мужчина вызывает у людей раздражение, то пьяная женщина несносна вдвойне: им каким-то образом удается поставить все с ног на голову.) Тем не менее, когда я предложил наполнить ее бокал, она прикрыла его ладонью.
— Мне уже достаточно.
Длинный стол у окна был накрыт для двоих. Вид природы, безмолвно ярившейся за толстым стеклом, усиливал чувство интимности: свечи, цветы, потрескивавший огонь. Обстановка доверия и близости казалась несколько преувеличенной. Деп принесла две чашки с супом, и какое-то время мы в задумчивом молчании звенели ложками по фарфору Райнхарта.
— Как продвигаются дела? — спросила она.
— Вы о книге? Если честно, то не очень.
— Почему? Если не считать очевидных причин?
Ее вопрос смутил меня.
— Я могу говорить откровенно?
— Конечно.
— Мне стало трудно понимать его.
— Да?
Она пила воду со льдом. Ее темные глаза за краем бокала сразили меня взглядом, словно из двустволки.
— В каком смысле?
— Я не могу понять, почему этот симпатичный восемнадцатилетний парень, который до Кембриджа совершенно не интересовался политикой и который проводил время в студенческом театре, на веселых пикниках и в кругу соблазнительных девушек, внезапно кончил тем…
— Что женился на мне?
— Нет, не это. Речь вообще не о том…
(Да-да, и это, конечно, тоже.)
— Я не понимаю, почему в возрасте двадцати двух или двадцати трех лет он вдруг стал членом политической партии. Откуда пробудился интерес к политике?
— А вы спрашивали его самого?
— Он сказал, что присоединился к партийной организации из-за вас. Якобы вы пришли и сагитировали его. Он почувствовал влечение к вам и поэтому последовал за вами — сначала в группу вербовщиков, а затем и в политику. Ему хотелось чаще видеться с вами. Я признаю, что мог бы изложить такую историю. И она могла бы быть правдой…
— А разве это не так?
— Вы сами знаете, что не так. Он был членом партии как минимум за год до вашей первой встречи.
— Неужели?
Рут наморщила лоб и сделала глоток из бокала с водой.
— Странно. Он всегда рассказывал эту историю, когда объяснял, по какой причине пошел в политику. Я почти не помню те лондонские выборы в семьдесят седьмом году. Мне действительно поручали агитировать людей и распространять листовки. Я постучала в его дверь, и после нашего знакомства он начал регулярно появляться на партийных собраниях. Так что здесь есть доля правды.
— Доля, — согласился я. — Возможно, он вступил в партию в семьдесят пятом году, пару лет не проявлял никакого интереса к политике, но, встретив вас, стал более активным. Хотя такая версия по-прежнему не дает ответа на основной вопрос: почему он вступил в партию.
— А это важно?
Деп вошла, чтобы забрать тарелки из-под супа. Во время паузы в беседе я обдумал реплику Рут. Когда мы снова остались одни, я продолжил поднятую тему:
— Как бы странно ни звучали мои слова, но подобные расхождения очень важны для меня.
— Почему?
— Потому что, несмотря на свою кажущуюся незначительность, они показывают, что ваш муж не тот, кем мы привыкли видеть его. Я даже не уверен, что он тот, кем сам себя считает. А это реальная проблема для меня, поскольку я пишу его мемуары. Я чувствую, что вообще не знаю Адама Лэнга. Я не могу уловить его характер.
Рут снова нахмурилась и нервно поменяла местами вилку и нож. Не поднимая головы, она спросила:
— Откуда вы узнали, что он вступил в партию в семьдесят пятом году?
На миг я испугался, что сказал ей слишком много. Но у меня не было причины скрывать от нее такую информацию.
— Майк Макэра нашел в кембриджских архивах членскую карточку Адама.
— Господи! — проворчала она. — Ох, уж эти архивы! В них собирается все, начиная от его школьных табелей успеваемости и кончая нашими счетами за стирку белья. И как это типично для Майка: разоблачить хорошую историю своими въедливыми поисками данных.
— Он нашел какие-то партийные документы, в которых говорится, что в семьдесят седьмом году Адам был сборщиком голосов.
— Наверное, это было после того, как он встретил меня.
— Возможно.
Судя по всему, мои слова обеспокоили ее. Дождь снова забарабанил по окну, и Рут приложила пальцы к толстому стеклу, словно хотела проследить бег капель. Блеск молнии превратил сад в подобие морского дна: качавшиеся ветви и серые стволы деревьев поднимались вверх, как рангоуты затонувших кораблей. Деп принесла главное блюдо — рыбу, сваренную на пару, с гарниром из лапши и каких-то бледно-зеленых растений, напоминавших сорную траву (возможно, это и была сорная трава). Я нарочито вылил остатки вина в мой бокал и осмотрел бутылку.
— Вы хотите еще, сэр? — спросила Деп.
— Вряд ли у вас найдется виски… Но, может быть, есть?
Экономка посмотрела на хозяйку.
— Принеси ему какое-нибудь виски, — сказала Рут.
Деп вернулась с бутылкой пятидесятилетнего «Chivas Regal Royal Salute» и приземистым фужером. Пока миссис Лэнг пробовала рыбу, я смешал виски с водой.
— Это восхитительно, Деп! — похвалила Рут.
Она промокнула рот уголком салфетки и с удивлением осмотрела следы помады на белой льняной ткани, словно испугалась, что у нее пошла кровь.
— Вернемся к вашей проблеме, — сказала она. — Мне кажется, вы ищете тайну там, где ее нет. Адам всегда переживал за духовное состояние общества. Он унаследовал это от матери. И я знаю, что, покинув Кембридж и переехав в Лондон, он чувствовал себя несчастным. Я могла бы сказать, что он был клинически депрессивным.
— Клинически депрессивным? Он лечился от этого? Действительно?
Я старался сдерживать возбуждение в голосе. Если Рут говорила правду, то ее откровения были лучшей находкой дня. Ничто так хорошо не содействует продаже мемуаров, как солидная доза страданий. Детские сексуальные насилия, тяжелая бедность, квадриплегия:
[33]
в опытных руках все это превращалось в звонкую монету. В книжных магазинах можно было бы создать отдельную секцию с названием Schadenfreude
[34]
.
