Нет, он вовсе не прочь разделить ложе с Корелией. Отнюдь! Попидий жадно взглянул на девушку. Она лежала спиной к Куспию и о чем-то шепталась со своим братом. Его Попидий тоже не отказался бы трахнуть. Может, предложить ей развлечься втроем? Нет, она ни за что не согласится. Не женщина, а ледышка какая-то. Ничего, скоро он ее разогреет. Попидий снова встретился взглядом с Бриттием. Экий он затейник! Попидий подмигнул ему, указал глазами на Амплиата и снова произнес одними губами: «Тримальхион!»
— Что ты сказал, Попидий?
Голос Амплиата разнесся над столом, словно щелчок бича. Попидий съежился.
— Он говорит: «Вот это пир!» — Бриттий поднял свой бокал. — Мы все это говорим, Амплиат. Великолепный пир!
Гости одобрительно загудели.
— Но лучшее еще впереди, — сказал Амплиат. Он щелкнул пальцами, и один из рабов тут же умчался в сторону кухни.
Попидий кое-как изобразил улыбку:
— Я был благоразумен, Амплиат, — я оставил место для десерта. — По правде говоря, его тошнило, и Попидию сейчас не понадобилось бы обычной чаши с теплым рассолом и горчицей, чтобы отрыгнуть все съеденное. — И что же это будет? Корзина слив с горы Дамаск? Или твой повар приготовил пирог из аттического меда?
Поваром у Амплиата был сам великий Гаргилий, купленный за четверть миллиона вместе с его кулинарными книгами и всем прочим. Таково нынче побережье Неаполитанского залива. Поваров ценят выше, чем тех людей, которых они кормят. А цены нынче совершенно безумные. И деньги достаются совершенно не тем людям.
— О, время десерта еще не подошло, дорогой мой Попидий. Или, может, мне — если это не слишком преждевременно — лучше называть тебя сыном?
Амплиат усмехнулся, и Попидию стоило нечеловеческих усилий скрыть охватившее его отвращение. О, Тримальхион, подумал он, Тримальхион...
Тут послышались шаркающие шаги, и в дверях появились четыре раба. Они несли на плечах модель триремы длиной в человеческий рост, выполненную из серебра; трирема плыла по морю, выложенному из сапфиров. Гости зааплодировали. Рабы подошли к столу, опустились на колени и с трудом передвинули трирему на стол. В триреме, полностью заполняя ее, лежал огромный угорь. На месте глаз у него красовались рубины, а из распахнутой пасти торчали клыки из слоновой кости. К спинному плавнику был прикреплен перстень с алмазом.
Первым дар речи вернулся к Попидию:
— Вот это чудовище!
— Мурена из моих собственных садков в Мизенах, — с гордостью сообщил Амплиат. — Ей, должно быть, лет тридцать. Я поймал ее вчера вечером.
Видите перстень? Я полагаю, Попидий, что это та самая тварь, которой любил петь твой друг Нерон. Он взял со стола большой серебряный нож.
— Ну, кто нанесет первый удар? Корелия, я думаю, это дело для тебя.
Попидий решил, что это неплохой жест с его стороны. До этого момента отец явно игнорировал Корелию, и Попидий даже заподозрил, что они относятся друг к другу с неприязнью — но теперь он явно выказывал дочери свое расположение. Но тут, к изумлению Попидия, девушка метнула на отца взгляд, полный неприкрытой ненависти, отбросила салфетку, вскочила с ложа и с рыданиями выбежала из-за стола.
Первые два пешехода, попавшиеся Аттилию, слыхом не слыхали о заведении Африкана. Но в переполненном трактире «Геркулес», расположенном чуть дальше по улице, сидевший за стойкой человек хитро взглянул на инженера и, понизив голос, описал дорогу — вниз по склону, до следующего квартала, направо, потом первый поворот налево — и добавил:
— Но будь там осторожен, гражданин, и смотри, с кем разговариваешь.
Аттилий заподозрил, что все это может означать, и окончательно утвердился в своей догадке, когда улица, на которую он свернул, начала петлять, а дома — жаться друг к дружке. Время от времени перед входом в ту или иную хибару красовался высеченный из камня фаллический символ. В полумраке виднелись яркие наряды проституток, напоминающие желтые и синие цветы. Так вот где предпочитал проводить время Экзомний! Аттилий невольно замедлил шаг и даже задумался, не повернуть ли ему обратно. Но потом вспомнил своего отца, умиравшего на тюфяке в углу их маленького дома, — еще одного честного дурака, из-за своих нерушимых моральных принципов оставившего вдову без средств к существованию, — и продолжил путь; но теперь, в порыве гнева, он шагал куда быстрее.
В конце улицы на тротуар выдавался массивный балкон первого этажа, превращая улицу в переулочек. Аттилий вошел в дверь, растолкав группу каких-то бездельников, красных от жары и выпитого вина, и очутился в грязной прихожей. В воздухе витал резкий, почти животный запах пота и спермы. Подобные заведения именовались лупанариями, по созвучию с воем волчицы в течке. Лупа — волчица — это было уличное название блудницы. Шлюхи. Проституция внушала Аттилию отвращение. Откуда-то сверху донеслось пение флейты, что-то тяжело ударилось об доски пола, раздался мужской смех. С другой стороны, из отгороженных занавесками комнатушек, слышались совершенно ночные звуки: храп, шуршание, похныкивание ребенка.
На табурете, широко расставив ноги, восседала какая-то женщина в зеленом платье. Увидев Аттилия, она нетерпеливо двинулась ему навстречу, протягивая руки; пунцовые губы сложились в привычную улыбку. Женщина подкрасила брови сурьмой, нарисовав их так, что они почти сходились над переносицей. Некоторые мужчины находили это красивым, но Аттилию она напомнила посмертные маски Попидиев. В полутьме акварий не мог сказать, сколько ей лет — вполне могло оказаться и пятнадцать, и пятьдесят.
— Где Африкан? — спросил он.
— Кто? — Женщина говорила с сильным акцентом. Кажется, с киликийским. — Нет здесь, — быстро произнесла она.
— А Экзомний есть?
При этом имени женщина изумленно приоткрыла рот. Она попыталась преградить дорогу Аттилию, но акварий взял ее за голые плечи и осторожно отодвинул в сторонку. И откинул занавеску. За занавеской обнаружился голый мужчина, восседающий над отхожим местом; в темноте его бедра казались иссиня-белыми и костлявыми. Он ошарашено уставился на Аттилия.
— Африкан? — спросил Аттилий. Мужчина непонимающе смотрел на него. — Прошу прощения, гражданин.
Аттилий задернул занавеску и двинулся к комнатке на противоположной стороне прихожей, но шлюха обогнала его и загородила вход, раскинув руки.
— Нет, — сказала она. — Не беспокоить. Нет здесь.
— А где он?
Женщина заколебалась:
— Наверху.
Она кивком указала на потолок.
Аттилий огляделся. Лестницы не наблюдалось.
— Как туда подняться? Покажи.
Женщина не сдвинулась с места. Тогда Аттилий ринулся к другой занавеске — но она снова его опередила.
— Я покажу, — быстро сказала она. — Сюда.
Она подтолкнула его ко второй двери. В соседней комнатке в экстазе завопил какой-то мужчина. Аттилий вышел на улицу. Женщина последовала заним. При дневном свете стало видно, что в ее тщательно уложенных волосах проглядывает седина. Ручейки пота проложили бороздки на впалых напудренных щеках. Да, вряд ли она долго здесь протянет. Скорее всего, хозяин вскоре ее выбросит, и придется ей жить в некрополе за Везувиевыми вратами и отдаваться нищим.
