Десять тысяч моряков и больше десяти тысяч мирных жителей сгрудились на узкой полоске земли, практически не имевшей питьевой воды. Лишь акведук сделал возможным существование Мизен.
Аттилий снова подумал про странное движение пара и про источник, словно утекающий в скалу. Странные здесь места. Инженер печально взглянул на растертые до волдырей ладони.
«Дурацкая ошибка...»
Он покачал головой, моргнул, пытаясь согнать пот с глаз, и устало зашагал в сторону города.
Ноrа undecima
[17.42]
Для предсказания извержений большое практическое значение имеет вопрос: сколько времени проходит между внедрением в резервуар новой магмы и последующим извержением. У многих вулканов этот временной промежуток измеряется неделями или месяцами, а в других он намного короче, и составляет дни, если не часы.
«Вулканология»
На вилле Гортензия, большом прибрежном поместье, расположенном у северной окраины Мизен, шли приготовления к казни раба. Его должны были скормить муренам.
В этой части Италии, где многие дома, окружающие Неаполитанский залив, имели собственные рыбные фермы, в этом не было ничего необычного. Новый владелец виллы Гортензия, Нумерий Попидий Амплиат, впервые услыхал подобную историю еще в детстве — о том, как аристократ Ведий Поллион бросал неуклюжих слуг в пруд с муренами, в наказание за разбитые тарелки — и часто с восхищением упоминал об этом, как о прекрасной иллюстрации: вот что значит обладать властью! Властью, воображением, остроумием и чувством стиля.
Так что когда Амплиат много лет спустя сам обзавелся рыбными садками — всего лишь в нескольких милях от того места, где располагались владения Ведия Поллиона, у мыса Павзилипон, — и когда один из его собственных рабов уничтожил ценное имущество, естественно, Амплиат тут же вспомнил об этом прецеденте. Амплиат сам был рожден рабом, но он считал, что именно так и надлежит себя вести аристократу.
Раба раздели до набедренной повязки, связали ему руки за спиной и подвели к краю воды. Икры ног ему изрезали ножом, чтобы привлечь внимание мурен; кроме того, раба облили уксусом, чтобы мурены как следует разозлились.
Стоял очень жаркий день.
Мурен держали в отдельном садке, подальше от загородок с другими рыбами; к ней вела узкая бетонная дорожка, уходящая в залив. Мурены — рыбы длиной и толщиной с человека, плоскоголовые и тупомордые — известны своей агрессивностью и острыми, словно бритва, зубами. Рыбным садкам этой виллы было сто пятьдесят лет, и никто не мог сказать, сколько мурен таится в лабиринте туннелей или в укрытиях, устроенных на дне. Явно очень много. Возможно, сотни. Самые древние мурены выглядели настоящими чудищами; некоторые носили драгоценные украшения. Поговаривали, будто одна из них, с золотым кольцом на грудном плавнике, была в свое время любимицей императора Нерона.
Этому рабу мурены внушали особый ужас, поскольку — Амплиат наслаждался иронией судьбы — именно в его обязанности прежде входило кормить их, и теперь он начал кричать и вырываться еще до того, как его попытались втащить на ведущую к садку дорожку. Он каждое утро видел мурен в действии, когда бросал им рыбьи головы и куриные внутренности: поверхность воды начинала рябить, потом вскипала; мурены чуяли запах крови, стрелой кидались из своих укрытий на добычу и принимались рвать ее в клочья.
В одиннадцать часов, невзирая на изматывающую жару, Амплиат лично спустился к берегу. Его сопровождал сын-подросток, Цельзиний, управитель Скутарий, несколько деловых партнеров Амплиата (они приехали следом за ним из Помпеи и торчали здесь с рассвета, в надежде на обед) и примерно сотня рабов, которым, как решил Амплиат, предстоящее зрелище должно было пойти на пользу. Жене и дочери Амплиат велел оставаться в доме: женщинам не подобает смотреть на такое. Для хозяина виллы принесли большое кресло, и кресла поменьше — для его гостей. Амплиат даже не знал, как зовут провинившегося раба. Он достался ему вместе с прочими работниками, приставленными к рыбным садкам, когда Амплиат в начале года приобрел эту виллу.
Загородки с рыбами были расположены вдоль берега, на участке, примыкающем к вилле; в них плескались морские окуни с их плотным белым мясом, серая кефаль (для нее приходилось строить садки с высокими стенами, чтобы рыба не ушла обратно в открытое море), камбалы и скаровая рыба, хек, и миноги, и морские угри.
Но самым дорогим из водяных сокровищ Амплиата — его до сих пор бросало в дрожь, когда он вспоминал, сколько заплатил за них, и это при том, что он даже не особенно любит эту рыбу! — была красная кефаль, изящная барабулька, переливающаяся различными оттенками розового и оранжевого. Разводить эту рыбу было необычайно трудно. И вот ее-то негодный раб и погубил. По недосмотру это было сделано или по злому умыслу — Амплиат не знал. Да и не хотел знать — его это не волновало. Важно было другое: сегодня, в начале дня, поверхность этой загородки покрылась многоцветным ковром дохлой рыбы; даже мертвые, барабульки продолжали держаться поближе друг к другу. Когда Амплиата позвали к загородке, часть рыб еще была жива, но умерла у него на глазах; они всплывали со дна бассейна, словно осенние листья, и присоединялись к своим соплеменникам. Все они были отравлены, все до единой. По нынешним рыночным ценам за них дали бы шесть тысяч за штуку — да одна красная кефаль стоила впятеро больше, чем этот жалкий раб, приставленный ухаживать за ними! И вот теперь их оставалось только сжечь. Амплиат мгновенно, не задумываясь изрек свой приговор:
— Бросьте его муренам!
Пока раба волокли и пихали к краю бассейна, он кричал, не умолкая. Он кричал, что он не виноват. Что корм тут ни при чем. Это все вода. Пусть приведут аквария.
Аквария!
Амплиат сощурился. Море так сверкало под солнцем, что трудно было разглядеть извивающегося раба, и двух других рабов, которые его удерживали, и четвертого, с багром в руках, который колол обреченного в спину, словно копьем, — на фоне искрящихся волн все они превратились в силуэты. Амплиат вскинул руку, словно император: кулак сжат, большой палец отогнут и указывает на землю. Богоподобный в своем могуществе и вместе с тем исполненный простого человеческого любопытства, Амплиат подождал мгновение, наслаждаясь этим ощущением, а потом резко опустил руку.
Кончайте его!
Пронзительные крики раба, бившегося на краю садка с муренами, пронеслись над морской гладью, над террасами, над плавательным бассейном — и проникли в тихий дом, в котором укрылись женщины.
Корелия Амплиата убежала к себе в спальню, бросилась на кровать и спрятала голову под подушку, но крик проникал и туда. В отличие от отца, она знала, что раба зовут Гиппонаксом — он был греком, — и знала имя его матери, Аты, что работала на кухне. Ата тоже подняла крик, и ее вопли были еще ужаснее, чем крики Гиппонакса. Несколько мгновений Корелия терпела, потом, не выдержав, вскочила и помчалась по опустевшей вилле на поиски заходившейся криком несчастной. Корелия нашла ее во внутреннем садике: Ата без сил опустилась на землю у колонны.
