Завидев Корелию, Ата схватилась за подол молодой госпожи и разрыдалась, раз за разом повторяя сквозь слезы, что ее сын ни в чем не виноват — он кричал ей об этом, когда его уводили. Это все вода, вода, что-то случилось с водой! Почему никто не хочет его выслушать?
Корелия гладила Ату по седым волосам и бормотала что-то успокаивающее. А что еще она могла сделать? Девушка знала, что взывать к отцу о милосердии бесполезно. Он ни к кому не прислушивался, особенно — к женщинам, и тем более — к своей собственной дочери, от которой ожидал лишь безоговорочного повиновения. Ее вмешательство лишь стало бы окончательным приговором для раба. И ей нечего было ответить на мольбы Аты — кроме того, что она ничего не может поделать.
Услышав это, старуха — на самом деле, ей еще было немногим больше сорока, но Корелии думалось, что рабам, как и собакам, стоит при пересчете на людской возраст считать год за семь, ибо Ата выглядела самое меньшее на шестьдесят, — внезапно перестала рыдать и вытерла глаза рукавом.
— Я должна найти помощь.
— Ата, Ата, — мягко произнесла Корелия, — кто ж тут поможет?
— Он кричал про аквария. Разве ты не слышала? Я приведу аквария.
— Но где его искать?
— Он может быть у акведука, у подножия холма — там, вместе с рабочими.
Рабыня уже успела подняться на ноги и принялась дико озираться по сторонам. Она дрожала, но была исполнена решимости. Глаза у нее покраснели, а волосы и одежда растрепались. Ата походила на сумасшедшую, и Корелия мгновенно поняла, что ее никто не станет слушать. Над ней либо посмеются, либо закидают камнями.
— Я пойду с тобой, — сказала она.
Тут от моря донесся очередной ужасный крик, и Корелия, одной рукой подобрав подол, другой схватила старуху за руку, и они кинулись через садик, мимо пустующего табурета привратника, к боковой двери — и на раскаленную дорогу.
Конечной точкой Аквы Августы был огромный подземный резервуар, расположенный в нескольких сотнях шагов к югу от виллы Гортензия. Он был вырублен в склоне, выходящем к порту, и его еще в незапямятные времена прозвали Писцина Мирабилис — Озеро Чудес.
Снаружи в нем не было ничего чудесного, и большинство обитателей Мизен прошли бы мимо, не удостоив его и взглядом. Снаружи резервуар выглядел как поросшее бледно-зеленым плющом невысокое здание из красного кирпича, с плоской крышей, длиной в квартал и шириной в полквартала, окруженное лавчонками, складами, амбарами и жилыми домишками, прячущееся в пыльных закоулках военного порта.
И только ночью, когда смолкали уличный гам и крики торговцев, можно было услышать приглушенный, доносящийся из-под земли шум падающей воды. И только тому, кто вошел бы во двор, открыл узкую деревянную дверь и спустился на несколько ступеней, резервуар предстал бы во всей своей красе. Сводчатую крышу поддерживали сорок восемь колонн, каждая — более пятидесяти футов в высоту, и они более чем наполовину уходили в воду; а от грохота воды даже кости начинали вибрировать.
Аттилий мог стоять здесь часами, слушая воду и размышляя о своем. Он слышал в шумах Августы не монотонный непрерывный рев, а пение гигантского водяного органа, музыку цивилизации. В крыше Писцины имелись вентиляционные отверстия, и во второй половине дня, когда водные брызги искрились в солнечном свете и между колоннами плясали радуги, или по вечерам, когда он запирал дверь и пламя факела играло на гладкой черной поверхности воды, словно золото, расплескавшееся по эбеновому дереву, — в эти моменты Аттилию казалось, будто он находится не в резервуаре, а в храме единственного бога, в которого стоит верить.
Вот и сегодня днем, когда он спустился с холмов, первым порывом Аттилия было пойти и проверить уровень воды в резервуаре. Это стало его навязчивой идеей. Но когда инженер попытался открыть дверь, то обнаружил, что она заперта, — и лишь теперь вспомнил, что ключ остался на поясе у Коракса. Аттилий так устал, что выбросил мысль об осмотре из головы. Он слышал отдаленный рокот Августы — вода продолжала течь, а все остальное значения не имело; и позднее, анализируя свои действия, акварий решил, что не может упрекнуть себя в халатности. Тут он ничего не мог поделать. Да, правда, лично для него тогда все обернулось бы иначе — но на общем фоне это не имело особого значения.
Потому он отвернулся от Писцины и оглядел пустынный двор. Накануне вечером он приказал, чтобы двор за время его отсутствия как следует убрали и подмели, и теперь не без удовольствия отметил, что его приказ выполнен. В этом зрелище наведенного порядка было нечто успокаивающее. Аккуратные стопки оловянных пластин, амфоры с известью, мешки с путеоланумом, фрагменты красноватых терракотовых труб. Все это было знакомо ему с самого детства. Да и запахи тоже: едкий запах извести и терпкий — обожженной глины, весь день пролежавшей на солнце.
Аттилий прошел на склад, бросил инструменты на земляной пол и подвигал ноющим плечом — потом вытер лицо подолом туники и вышел обратно во двор, куда как раз вступили остальные. Они направились прямиком к питьевому фонтанчику, не обращая никакого внимания на Аттилия, и принялись по очереди пить и обливаться водой — Коракс, за ним Муса, потом Бекко. Рабы терпеливо присели в тенечке, ожидая, пока напьются свободные. Аттилий знал, что в результате сегодняшней накладки он потерял весь свой престиж. Однако же он способен был пережить враждебность рабочих. Ему случалось переживать и кое-что похуже.
Он крикнул Кораксу, что на сегодня работы окончены, получил в ответ насмешливый поклон и направился к узкой деревянной лестнице, ведущей в предоставленное ему жилье.
Двор был прямоугольным. С северной стороны поднималась стена Писцины Мирабилис. С запада и с юга располагался склад и административное здание акведука. С восточной же стороны находились жилые помещения: на первом этаже — барак для рабов, а над ним — комнаты аквария. Коракс и трое рабочих жили в городе, со своими семьями.
Аттилий оставил мать и сестру в Риме, хотя, конечно же, намеревался перевезти их в Мизены, как только снимет подходящий дом. Ну а пока что он спал в тесном холостяцком жилище своего предшественника, Экзомния; немногочисленные пожитки предыдущего хозяина Аттилий перенес в чуланчик в конце коридора.
Но что же случилось с Экзомнием? Вполне понятно, что этот вопрос был первым, который задал Аттилий, едва лишь прибыл в порт. Но ответа никто не знал — а если кто и знал, то не потрудился донести до Аттилия. Все его расспросы наталкивались на угрюмое молчание. Складывалось впечатление, будто старый Экзомний, сицилиец, руководивший Августой почти двадцать лет, как-то утром — две недели назад — просто вышел из дома, и с тех пор никто о нем не слыхал.
При иных обстоятельствах управление смотрителя акведуков в Риме, ведавшее водоводами в первой и второй областях, Лации и Кампанье, предпочло бы немного подождать, до прояснения обстоятельств. Но учитывая засуху, стратегическое значение Августы и тот факт, что на третьей неделе июля сенат разъехался на летние каникулы и добрая половина сенаторов отправилась в свои виллы на берегу Неа-политанского залива, чиновники сочли за благо немедленно отправить замену пропавшему акварию. Аттилий получил вызов на августовские иды, в сумерках — он как раз заканчивал мелкий плановый ремонт Нового Аниена. Его привели к самому смотрителю акведуков, Ацилию Авиоле, в официальную резиденцию смотрителя на Палатинском холме, и предложили ехать в Мизены. Аттилий умен, энергичен, предан своему делу — сенатор знал, как польстить нужному человеку, — и у него нет ни жены, ни детей, которые могли бы задержать его в Риме. Может ли он выехать завтра же? Конечно же, Аттилий сразу принял предложение: это была великолепная возможность продвинуться по служебной лестнице. Он попрощался с родными и успел на корабль, отплывавший днем из Остии.
