Аттилий постоял некоторое время — а волны бились об него, — а потом услышал, что его зовет префект. Акварий беспомощно повернулся и, сражаясь с прибоем, вышел на берег, чтобы присоединиться к остальным.
Вилла Помпониана находилась совсем неподалеку от того места, где причалила «Минерва», и Плиний предложил всем отправиться туда. Когда Аттилий подошел к ним, они как раз спорили об этом. Перепуганный Помпониан твердил своим пронзительным голосом, что если они уйдут с берега, то потеряют место в лодке. Но Плиний отмахнулся от его возражений.
— Ждать здесь бессмысленно, — твердо произнес он. — Кроме того, вы вполне можете уплыть с нами, как только ветер переменится и волны немного улягутся. Пойдем, Ливия. Обопрись об мою руку.
И Плиний, взяв под руку жену Помпония и опершись на Алексиона, зашагал по дороге, а рабы потянулись следом, таща на себе мраморные бюсты, ковры, сундуки и канделябры.
Плиний старался идти как можно быстрее, и Аттилий подумал: он знает, что должно произойти. Он понял это по результатам наблюдений. И действительно, едва лишь они подошли к воротам виллы, как камнепад обрушился на них, подобно летнему дождю: сперва отдельные тяжелые капли — словно предупреждение, — а потом воздух над миртовыми кустами и мощеным двором как будто вскипел. Аттилия кто-то толкнул сзади, он врезался в человека, шедшего впереди, и они все вместе ввалились в покинутую, неосвещенную виллу. Люди натыкались в темноте на мебель и причитали. Какая-то женщина вскрикнула. Что-то затрещало. Потом откуда-то выплыло бесплотное лицо раба, освещенное снизу масляной лампой. Потом лицо исчезло и раздался знакомый хлопок вспыхивающего факела. Люди сгрудились в круге света, сулящего хотя бы подобие утешения, уже не разбирая, кто тут раб, кто господин. А по терракотовой крыше виллы и ухоженному саду забарабанила пемза. Кто-то взял масляную лампу, сходил и принес свечи и еще факелов, а рабы зажгли их и порасставляли, где только можно, как будто свет мог хоть от чего-то защитить. Вскоре заполненный людьми зал стал выглядеть почти что празднично. И тут Плиний, обняв дрожащего Помпониана за плечи, объявил, что он не прочь перекусить.
Префект не верил в жизнь после смерти. «Ни тело, ни душа не сохранят после смерти никаких ощущений — точно так же, как не имели их до рождения». И тем не менее в течение ближайших нескольких часов он выказал такое мужество, которое выжившие запомнили навсегда. Плиний давно уже решил, что когда смерть придет за ним, он постарается встретить ее, как Марк Сергий — а его Плиний в своей «Естественной истории» назвал самым мужественным из всех людей, что когда-либо жили на свете. В ходе многочисленных военных кампаний Марк Сергий получил двадцать три раны, был искалечен, дважды попадал в плен к Ганнибалу и год провел в цепях. Сергий выехал в свою последнюю битву с железной правой рукой, ибо свою он потерял. Он не добился таких успехов, как Сципион или Цезарь, но, в сущности, разве это важно? «Все прочие победители одолевали людей, — написал о нем Плиний, — но Сергий победил саму фортуну».
«Победить фортуну» — вот к чему должен стремиться всякий человек. А потому, пока рабы готовили ужин, Плиний сказал потрясенному Помпониану, что он хочет перед трапезой принять ванну, и удалился в сопровождении Алексиона, отмокать в прохладной воде. Он снял грязную одежду и с головой погрузился в воду, что объяла его безмолвием. Вынырнув, Плиний заявил, что желает продиктовать дополнения к наблюдениям — как и акварий, он решил, что манифестация имеет примерные размеры шесть на восемь миль, — потом позволил одному из рабов Помпониана вытереть себя и умастить шафрановым маслом, а потом облачился в чистую тогу, позаимствованную у друга.
Ужинали впятером: Плиний, Помпониан, Ливия, Торкват и Аттилий. Не самое удачное число с точки зрения этикета. Да и грохот пемзы по крыше не способствовал поддержанию беседы. Но Плиний был рад уже и тому, что получил отдельное ложе и возможность прилечь с удобством. Стол и ложе перенесли из обеденного зала в освещенное помещение. И хоть еды было немного — очаги погасли, и рабы смогли подать лишь холодное мясо, птицу и рыбу, — Помпониан, поддавшись наущению Плиния, возместил это вином. Он велел принести двухсотлетнее фалернское, урожая времен консульства Луция Оптимия. Это был последний кувшин того года («Какой теперь смысл его беречь?» — мрачно заметил хозяин дома).
В свете свечей благородная жидкость приобрела цвет меда, и после того, как ее перелили из амфоры в графин, но еще до того, как ее разбавили более молодым вином — старое фалернское было слишком терпким, чтобы пить его неразбавленным, — Плиний взял графин у раба и принюхался, вдыхая этот запах, отголосок старой республики. Отголосок времени, рождавшего людей, подобных Катону и Сергию, города, борющегося за то, чтобы превратиться в империю, пыли лагеря Марция. Времени испытания огнем и железом.
За столом командующий говорил больше всех и очень старался сделать беседу непринужденной. Он, например, всячески избегал упоминаний о Ректине и драгоценной библиотеке виллы Гортензия или о судьбе флота, который, как подозревал Плиний, теперь разметало вдоль всего побережья. (Он вдруг понял, что уже одного этого достаточно, чтобы покончить с собой: он вывел флот в море, не дождавшись императорского дозволения. Тит никогда не простит ему этого.) Вместо этого он говорил о вине. Плиний много знал о вине. Юлия обзывала его «винным занудой». Ну и что? Возраст и общественное положение дают ему право позанудствовать. А если бы не вино, его сердце остановилось бы много лет назад.
— Хроники гласят, что в год консульства Оптимия лето выдалось в точности таким же, как нынешнее. Долгие жаркие дни, наполненные солнечным светом — «зрелые», как говорят виноделы. — Плиний слегка взболтал вино в бокале и снова понюхал его. — Кто знает? Быть может, двести лет спустя люди будут пить вино урожая нынешнего года и думать — какими мы были? Думать о нашем мастерстве. О нашем мужестве.
Похоже, камнепад усиливался. Где-то затрещало дерево. Послышался грохот бьющейся черепицы. Плиний оглядел своих сотрапезников. Помпониан вздрогнул, испуганно взглянул на потолок и уцепился за руку жены. Ливия напряженно улыбнулась супругу (она всегда была мужественнее собственного мужа). Торкват, нахмурившись, уставился в пол. Акварий, за все время ужина не сказавший ни единого слова, продолжал безмолвствовать. Плиний ощутил прилив теплых чувств по отношению к акварию — человеку науки, отправившемуся в это плавание ради знаний. Такие люди были ему по душе.
— Давайте выпьем за гениальное творение римской инженерной мысли, — предложил адмирал, — за Акву Августу, предупредившую нас обо всем — хоть у нас и не хватило ума понять это предупреждение.
Он поднял свой бокал и взглянул на Аттилия:
— За Акву Августу!
— За Акву Августу!
Они выпили, хотя и не все с равным воодушевлением. «Хорошее вино», — подумал префект, облизнув губы. Превосходное сочетание старого и молодого. В точности, как он сам и этот акварий. А если окажется, что он пил в последний раз в жизни? Что ж, превосходное вино для завершения.
Потом Плиний объявил, что отправляется спать, — и увидел, что остальные приняли его слова за шутку. Но он уверил их, что говорит абсолютно серьезно. Он приучил себя засыпать по собственному желанию — даже сидя в седле, где-нибудь среди стылых германских лесов. А сейчас — это просто игрушки!
