— Разве я переменилась?
— Хотите доказательств? Попробуем их найти.
— Каким образом?
— Прежде всего ответьте: вы спите по-прежнему хорошо?
— Нет, но это не потому, что я больна.
— У вас прежний аппетит?
— Нет, но не потому, что я больна.
— Помните то маленькое колечко, которое я ношу как брелок на часовой цепочке? Это кольцо моей матери, мне оно не влезает даже на мизинец. Вы его часто примеряли, и оно приходилось вам как раз на указательный палец. Попробуйте теперь!
Она попробовала: кольцо легко соскользнуло с маленькой исхудавшей руки. Луи Мур подобрал его и вновь прикрепил к цепочке. Лицо его покраснело от волнения.
— Это не потому, что я больна, — снова повторила Шерли.
— Вы не спите, не едите, худеете, — продолжал Мур, — но дело не только в этом. У вас душа не на месте, в глазах тревога, в каждом движении беспокойство. Все это вам совершенно не свойственно.
— Мистер Мур, давайте оставим этот разговор. Вы подметили правильно, я тревожусь. Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Какая ненастная погода! Все время дождь и дождь.
— Вы — и тревожиться! Если уж мисс Килдар тревожится — значит, не без причины. Откройтесь мне. Дайте мне разобраться. Дело не в телесном недуге я это подозревал. Все случилось внезапно. Я даже знаю, когда. Я сразу заметил перемену. Вас терзает душевная боль.
— Вовсе нет! Все это не так серьезно, — просто нервы. О, прошу вас, поговорим о другом!
— Сначала я должен разобраться в этом деле, и тогда поговорим о другом. Душевной тревогой всегда следует с кем-нибудь поделиться, тогда она рассеется. Хотел бы я обладать даром убеждения, чтобы уговорить вас открыться мне по своей воле. Я уверен, что в данном случае откровенная исповедь исцелит вас.
— Нет, — коротко ответила Шерли. — Хотела бы я, чтобы это было так, да боюсь, что все бесполезно.
Шерли опустилась в кресло, уронила рукоделие на колени и, облокотившись о стол, склонила голову на руку. Мур почувствовал, что первый шаг на трудном пути сделан. Шерли не шутила, и эти ее слова были важным признанием. После них она уже не могла утверждать, что ее ничто не мучит.
Учитель подождал несколько минут, чтобы она успокоилась и собралась с мыслями, потом хотел было продолжить свои вопросы, но, едва открыв рот, одумался и промолчал. Шерли подняла на него глаза. Если бы в этот миг Луи выдал себя, проявил хоть какое-то волнение, она снова замкнулась бы в упрямом молчании, но он казался спокойным, сильным и надежным другом.
— Лучше я признаюсь вам, — проговорила Шерли, — чем моей тетке, или кузинам, или дядюшке. Они поднимут такой шум, а я больше всего на свете боюсь крика, воплей, суматохи. Терпеть не могу, когда из-за тебя переворачивают все вверх дном. Сумеете вы перенести небольшое потрясение?
— Перенесу и большое, если понадобится.
На лице Луи Мура не дрогнул ни один мускул, но доброе сердце забилось чаще в его широкой груди. Что-то она ему скажет? Какое непоправимое несчастье случилось с нею?
— Если бы я была вправе прийти прямо к вам, я бы не стала таиться ни минуты, — продолжала Шерли. — Я бы все рассказала вам и спросила совета.
— Почему же вы считали себя не вправе обратиться ко мне?
— Может быть, так и нужно было сделать, но я не могла. Зачем было вас беспокоить, — несчастие это касается только меня. Я хотела скрыть его от всех, но меня не оставляли в покое. Повторяю: я не хочу быть предметом всеобщих забот или темой для деревенских сплетен. Тем более что все еще может обойтись, — кто знает?
Мур сидел как на горячих угольях, однако ни жестом, ни взглядом, ни словом не выдавал своего нетерпения. Его спокойствие передалось Шерли, его уверенность ободрила ее.
— Пустяк может вызвать самые страшные последствия, — проговорила она, снимая с руки браслет, расстегивая и отворачивая рукав. — Взгляните, мистер Мур!
На белой руке отчетливо виднелся шрам довольно глубокий, но уже подживший, похожий на нечто среднее между порезом и ожогом.
— Во всем Брайерфилде я показываю это только вам, потому что вы можете выслушать меня спокойно.
— В этом маленьком рубце с виду нет ничего страшного, но расскажите мне, в чем дело.
— Как он ни мал, а из-за него я лишилась покоя и сна, похудела и потеряла разум. Из-за этого шрама я должна предвидеть в недалеком будущем самое ужасное…
Шерли застегнула рукав и надела браслет.
— Вы понимаете, как я терзаюсь? — с улыбкой спросил Луи Мур. — Я человек терпеливый, но сердце мое так и стучит.
— Что бы ни случилось, вы будете моим другом, мистер Мур? Обещаете поддержать меня своим хладнокровием? Не оставите на растерзание перепуганным трусам?
— Пока ничего не обещаю. Расскажите, что с вами случилось, а после требуйте чего угодно.
— Рассказ будет коротким. Однажды, три недели назад, я пошла погулять с Гертрудой и Изабеллой. Они вернулись домой раньше, я задержалась, чтобы поговорить с Джоном, а потом постояла одна на дороге. День был такой приятный, тихий, болтовня этих девиц мне наскучила, и я не спешила их догнать. Я стояла, прислонившись к калитке, думала о своем будущем и была счастлива, — в то утро мне казалось, что все складывается так, как я давно мечтала…
«Понятно! — подумал про себя Луи Мур. — Весь предыдущий вечер она провела с Филиппом Наннли».
— Вдруг я услышала чье-то тяжелее дыхание, — продолжала Шерли. — По дороге бежала собака. Я знаю почти всех соседских псов: это был Феб, один из пойнтеров Сэма Уинна. Несчастное животное бежало, опустив голову, высунув язык, и казалось загнанным или жестоко избитым. Я его поманила, хотела позвать его в дом, напоить и покормить. Я была уверена, что с ним плохо обошлись: мистер Сэм частенько хлещет своих пойнтеров без всякой жалости. Но Феб был так испуган, что не узнал меня; когда я хотела его погладить, он увернулся и укусил меня за руку. Укусил глубоко, до крови, и тут же убежал, тяжело дыша. Сразу вслед на этим я увидела управляющего мистера Уинна с ружьем в руках. Он спросил, не видала ли я собаку. Я сказала, что видела Феба. Тогда он сказал: «Советую вам посадить Варвара на цепь и предупредить своих, — пусть никто не выходит из дома. Я ищу Феба, чтобы его пристрелить, а конюх ищет его на другой дороге. Феб взбесился».
Луи Мур откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Мисс Килдар развернула свою шелковую канву и принялась вышивать недоконченный букетик пармских фиалок.
— И вы никому не сказали, не позвали на помощь, ничего не сделали? Вы не пришли даже ко мне?
— Я уже добежала до дверей классной комнаты, но тут мужество меня оставило, и я решила, что лучше молчать.
— Но почему? Я только и мечтаю о том, чтобы быть вам хоть чем-нибудь полезным.
— Я не вправе что-либо от вас требовать.
