— Но в чем же разница, Вильям?
— Вы-то знаете, в чем разница, только хотите, чтобы я сам сказал, ладно, будь по-вашему. Мистер Донн и мистер Мелоун слишком горды, чтобы сделать что-либо для себя; а мы слишком горды, чтобы позволить другому делать что-либо для нас. Такой попик слова доброго не скажет, если считает кого-нибудь ниже себя, а мы ни за что не потерпим невежливого слова от тех, кто считает себя выше вас.
— Ладно, Вильям, позабудьте о гордости и расскажите, что у вас нового, только честно! Как ваши дела, поправились?
— О мисс Шерли, очень даже поправились! С тех пор как я стал садовником, спасибо мистеру Йорку, и с тех пор как мистер Холл, — тоже добрая душа, настоящий человек! — помог жене завести лавчонку, жаловаться вроде не на что. Теперь все мы сыты, обуты, одеты, а кроме того, из той же гордости, я кое-что откладываю про черный день, потому что я скорей сдохну, чем приму милостыню от прихода. Так что я и все мои довольны, но вот соседи — бедняк на бедняке. Сколько горя видишь кругом!..
— Следовательно, — проговорила мисс Килдар, — недовольство еще существует?
— Следовательно, существует, вы правду сказали. Еще бы! Когда люди с голоду мрут, может народ быть довольным или спокойным? В округе тревожно, мисс Шерли, это уж прямо можно сказать.
— Но что делать? Что еще, например, могу сделать я?
— Вы? Да ничего вы не можете, слабая женщина! Вы раздали беднякам много денег и хорошо сделали. Вот кабы вы могли сплавить своего арендатора мистера Мура в Ботани-Бей,
[101]
было бы еще лучше. Народ его ненавидит.
— Вильям, стыдись! — с горячностью воскликнула Каролина. — Если люди его действительно ненавидят, это их вина, а не его. Сам мистер Мур никому не желает зла; он только хочет выполнить свой долг и отстоять свои права. Как же можно так говорить!
— Я говорю, как думаю. У него холодное, жестокое сердце, у вашего Мура.
— Ну хорошо, — вмешалась Шерли, — предположим, что Мура прогонят, а его фабрику сровняют с землей. Разве тогда у людей прибавится работы?
— Работы будет меньше, это я знаю, и они тоже знают. Многие честные люди совсем до отчаяния дошли, — куда ни повернись, только хуже. Да ведь есть еще и бесчестные, сколько угодно, и такие тянут остальных прямо в пропасть. Называют себя, мошенники, «друзьями бедняков», а сами про народ ничегошеньки не знают, лицемерят только и врут, как сам сатана. Мне вот уже пятый десяток пошел, и я-то знаю: у народа никогда не будет настоящих верных друзей, разве только из своих, да еще, может, две-три добрые души из других сословий, кто всему свету друзья. Все только о себе пекутся, а кто думает о других — тех совсем мало, — одиночки, вроде вас двоих да меня. Мы из разных сословий, а все-таки понимаем друг дружку и можем быть друзьями без раболепия с моей стороны и без гордыни с вашей. А тем, кто объявляет себя друзьями низших классов ради своих политических плутней, — таким верить нельзя: они всегда стараются только использовать нас и обмануть. Что до меня, то не надо мне ни покровителей, ни обманщиков! Не хочу плясать под чужую дудку. Мне тут недавно делали всякие предложения, да я разобрал, что все это обман, и высказал все прямо в глаза тем людям.
— А что за предложения, можно узнать?
— Нет, незачем это, да и толку не будет. У каждого должна быть своя голова на плечах.
— Да, у нас своя голова на плечах, — послышался вдруг чей-то голос. Перед ними стоял Джо Скотт, который только что вышел из церкви подышать свежим воздухом.
— У тебя-то есть, Джо, я ручаюсь, — улыбаясь, проговорил Вильям.
— А я ручаюсь за моего хозяина, — ответил Джо. — Затем, приняв покровительственный вид, он обратился к девушкам: — А вам лучше бы отсюда уйти.
— Это почему? — спросила Шерли, давно знакомая с начальственными манерами фабричного мастера, с которым она уже не раз имела стычки. Джо, презиравший женщин, в глубине души никак не мог примириться с тем, что его хозяин и вся фабрика до какой-то степени находятся под женским каблучком; каждый деловой приезд наследницы в контору фабрики был для него хуже дохлой мухи в похлебке.
— А потому, что дела, о которых здесь говорят, женщин не касаются, ответил он.
— Ах вот как? Здесь, в этой церкви, молятся и проповедуют, и это нас не касается?
— Да ведь вас не было ни на проповеди, ни на молитве, если не ошибаюсь. А я говорю про политику. Вильям Фаррен толковал здесь с вами о политике, если я правильно понял.
— Ну и что из этого? Мы всегда интересуемся политикой, Джо! Разве вы не знаете, что я каждый день получаю газету, а по воскресеньям даже две?
— Надо полагать, вы читаете там только про свадьбы, мисс, про несчастные случаи, убийства и прочие тому подобные вещи…
— Я читаю все передовые статьи, Джо, сообщения из-за границы, просматриваю курс рыночных цен, — короче, я читаю то же, что и мужчины.
Джо презрительно промолчал, словно перед ним трещала сорока.
— Джо, — продолжала мисс Килдар, — я никогда толком не могла понять, кто вы — виг или тори. Пожалуйста, объясните, какая партия удостоилась вашей поддержки?
— Трудновато объяснить, когда наперед знаешь, что тебя не поймут, высокомерно процедил в ответ Джо. — Но я скорей согласился бы стать старой бабой или молодухой, которые еще глупее, чем каким-нибудь тори. Потому что тори ведут войну и разоряют торговлю. И если уж быть в какой-либо партии, хотя, по правде говоря, все политические партии — глупость, то уж лучше в той, что стоит за мир, а значит, за наши торговые интересы.
— И я тоже, Джо! — подхватила Шерли, которой доставляло немалое удовольствие его поддразнивать; она нарочно поддерживала разговор о политике, хотя, по мнению Джо, женщины не имели права рассуждать о столь высоких материях. — И я тоже, — во всяком случае до известной степени. Я ведь заинтересована и в сельском хозяйстве, и это понятно — я совсем не хочу, чтобы Англия попала в зависимость от Франции. Конечно, часть дохода мне дает фабрика Мура, но еще большую часть я получаю с земель вокруг фабрики. Поэтому я решительно против всего, что могло бы повредить фермерам. Вы со мною согласны, Джо?
— Вечерняя роса нездорова для женского пола, — равнодушно заметил мастер.
— Если вы беспокоитесь о моем здоровье, то могу вас заверить, простуды я не боюсь. Во всяком случае, как-нибудь летней ночью я могла бы посторожить фабрику с вашим мушкетом, Джо.
Подбородок у Джо Скотта и без того достаточно выдавался вперед, но при этих словах он выдвинул его еще дальше, чем обычно.
— Однако, — продолжала Шерли, — вернемся к нашим баранам. Я не только помещица, но также владелица фабрики, и у меня в голове сидит мысль, что все мы, фабриканты и деловые люди, иной раз бываем немножко — о, совсем немножко! — эгоистичны и близоруки в наших суждениях и, пожалуй, слишком равнодушно относимся к человеческим страданиям, слишком много думаем о своих барышах. Вы со мной не согласны, Джо?
