— Потому что мне была нужна победа.
— Какая именно победа?
Цицерон промолчал.
— Хорошо, — проговорила Теренция, похлопав мужа по колену, — я думаю, ты все сделал правильно.
— Вот как? — возмутился Квинт. — Но через неделю после того, как Марк вступит в должность, он утратит вообще всякую поддержку. Народ будет обвинять его в предательстве, Помпей и его сторонники — тоже, а аристократы повернутся к нему спиной сразу же после того, как он перестанет быть им нужен. Кто тогда защитит его?
— Я защищу тебя, папочка, — сказала Туллия, но никто не засмеялся этой чистой детской шутке, и даже Цицерон с трудом сумел выдавить слабое подобие улыбки. Но затем он оживился.
— В самом деле, Квинт, — заговорил Цицерон, — ты испортишь нам весь вечер! Необязательно выбирать между двумя крайностями, всегда существует третий путь. Красса и Цезаря необходимо остановить, и я способен это сделать. А что касается Лукулла, то любой согласится, что он заслуживает триумфа стократно за его успехи в войне с Митридатом.
— А Метелл? — вклинился Квинт.
— Если вы дадите мне немного времени, то я уверен, что сумею чем-нибудь умаслить и Метелла.
— А Помпей?
— Помпей, как всем нам известно, всего лишь смиренный слуга Республики, — ответил Цицерон, сопроводив свои слова небрежным взмахом руки. — Но главное, — с невозмутимым видом добавил он, — его здесь нет.
Последовала пауза, после которой Квинт вдруг засмеялся.
— Его здесь нет, — повторил он вслед за Цицероном. — Это верно, его здесь нет.
Следом за ним засмеялись и все мы.
— Вот так-то лучше! — улыбнулся Цицерон. — Главное искусство жизни состоит в том, чтобы решать проблемы по мере их возникновения, а не падать духом, заранее пугая себя тем, что когда-то они появятся. И уж тем более это недопустимо нынче вечером. — Внезапно по его щеке скатилась слеза. — Знаете, за кого нам следует выпить? Мы должны поднять кубки за память нашего дорогого кузена Луция, который находился с нами на этой самой крыше, когда я впервые сообщил о своих устремлениях добиться поста консула. Как бы счастлив он был, если бы дожил до сегодняшнего дня!
Цицерон поднял свой бокал, и мы, последовав его примеру, тоже, но я невольно вспомнил последнюю фразу, сказанную ему Луцием: «Слова, слова, слова… Настанет ли когда-нибудь конец твоим фокусам?»
Позже, когда все разошлись — гости по домам, а домочадцы по кроватям, Цицерон, подложив руки под голову, лежал на спине и глядел на звезды. Я же тихо сидел на лежанке напротив, держа наготове свои таблички — на тот случай, если понадобится что-нибудь записать. Я пытался не заснуть, но ночь была теплой, а я очень устал, и после того как я клюнул носом в четвертый или пятый раз, Цицерон посмотрел на меня и сказал, чтобы я шел спать.
— Ты теперь — личный секретарь человека, избранного консулом, — проговорил он. — Твой разум должен быть таким же острым, как твое перо.
Я поднялся, чтобы уйти, а Цицерон вернулся к созерцанию ночного небосвода.
— Как оценят нас последующие поколения, а, Тирон? — вдруг вновь заговорил он. — Вот — единственно важный вопрос для любого государственного деятеля. Но есть еще одна штука: для того, чтобы они могли судить о нас, они должны нас помнить.
Я подождал еще немного, думая, что он добавит что-то еще, но Цицерон, казалось, уже забыл о моем существовании, и я тихо вышел, оставив его наедине с самим собой.
