Книга Империй, страница 77. Автор книги Роберт Харрис

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Империй»

Cтраница 77

— Что ж, вполне возможно, — сказал Цицерон присяжным, знакомя их с уликами, — вполне возможно, что обвиняемый так и думал. — Он выдержал паузу, достаточно долгую для того, чтобы некоторые из них захихикали, а потом напустил на себя преувеличенную серьезность. — Нет-нет, в самом деле, он мог так считать. И в подобном случае, — тут снова повисла пауза, — есть все основания для заключения о том, что этот человек слишком глуп для того, чтобы быть римским губернатором.

У меня был богатый опыт присутствия в самых разных судах, и громоподобный смех стал верным признаком того, что Цицерон только что доказал виновность сего мужа не менее убедительно, чем самый искусный прокурор. Беда Мацера заключалась вовсе не в том, что он был дураком. Наоборот, он был очень умен, умен настолько, что считал всех вокруг дураками. Не чуя надвигающейся угрозы, он, пока присяжные голосовали, отправился с трибунала домой, чтобы сменить одежду и подстричься, поскольку надеялся отпраздновать вечером победу. В отсутствие Мацера присяжные признали его виновным, и тот уже выходил из дому, чтобы вернуться в суд, когда Красс перехватил его буквально на пороге и рассказал о том, что произошло. Кто-то утверждает, что он упал замертво, сраженный этой вестью. Другие говорят, будто вернулся в дом и лишил себя жизни, чтобы сын его не изведал унижения в связи со ссылкой отца. Как бы то ни было, дело завершилось его смертью, и у Красса появилась новая причина люто ненавидеть Цицерона, словно для этого недоставало иных причин.

* * *

Аполлоновы игры по традиции давали начало сезону выборов, хотя, честно говоря, в те времена казалось, что выборному сезону нет конца. Едва завершалась одна кампания, как кандидаты начинали задумывать уже следующую. По этому поводу Цицерон шутил, что управление государством — это просто времяпрепровождение между датами выборов. Именно это, должно быть, и сгубило Республику: она попросту объелась выборами до смерти. Как бы то ни было, устроение общественных увеселений в честь Аполлона входило в обязанности городского претора, каковым являлся в тот год Антоний Гибрида.

Никто в этой связи не ожидал чего-то особенного, а вернее, вовсе ничего не ожидал, поскольку было известно, что все свои деньги Гибрида пропил и проиграл. И потому все едва не онемели от неожиданности, когда он устроил ряд не просто великолепных театральных постановок, но и пышных представлений в Большом цирке, полная программа которых включала гонки на колесницах с двенадцатью заездами, атлетические состязания и охоту на диких зверей с участием пантер и всевозможных диковинных тварей. Сам я там не был, но Цицерон, вернувшись вечером домой, описал мне все в мельчайших подробностях. Он только и говорил, что об этих празднествах. Улегшись на одну из лежанок в пустой столовой — Теренция с Туллией были в это время за городом, — Цицерон в красках рассказал мне, как вошел в цирк парад. Там были колесничие и почти полностью обнаженные атлеты (кулачные бойцы, борцы, бегуны, метатели копья и дискоболы), флейтисты и музыканты, играющие на лирах, танцоры, одетые вакханками и сатирами, курители фимиама, предназначенные к закланию быки и козы с позолоченными рогами, дикие животные в клетках и гладиаторы… Казалось, у него до сих пор голова идет кругом от такого зрелища.

— Во сколько же все это обошлось? Вот что я не перестаю спрашивать себя. Гибрида, должно быть, рассчитывает вернуть все эти издержки, когда поедет в свою провинцию. Слышал бы ты, как громогласно его приветствовали при появлении и уходе! Чего-то я, видно, не понимаю, Тирон. Что ж, сколь невероятным это ни казалось, нам следует дополнить список. Пойдем же.

Мы вместе пошли в его кабинет, где я открыл сундук и вынул все документы, имевшие отношение к кампании, которую Цицерон вел за избрание консулом. Там было немало тайных списков — сторонников существующих и тех, чью поддержку еще надо завоевать, жертвователей, городов и местностей, где его поддержка была сильна и слаба. Ключевым, однако, был тот список, в который попали те мужи, коих он считал вероятными противниками. К именам прилагались сведения о каждом — как положительного, так и отрицательного свойства. Возглавлял список Гальба, за ним следовал Галл, затем — Корнифиций и, наконец, Паликан. Цицерон взял у меня стило и тщательно своим мелким и аккуратным почерком вписал туда пятого — того, чье имя в списке он сам ожидал увидеть менее всего: Антоний Гибрида.

* * *

И вот несколько дней спустя случилось нечто, оказавшее глубокое воздействие на судьбу Цицерона и полностью изменившее историю государства, хотя вряд ли он тогда мог догадываться об этом. Мне это напоминает крохотную оспину, о которой всякий наверняка хоть раз слышал. Просыпается однажды утром человек и обнаруживает у себя на коже такую оспинку, которой не придает большого значения, а затем видит, как в последующие месяцы она разрастается в гигантскую опухоль. Подобной оспиной в нашем случае стало пришедшее нежданно, словно гром среди ясного неба, послание, которым Цицерон вызывался к верховному понтифику Метеллу Пию. Мало сказать, что Цицерон был весьма заинтригован, поскольку Пий, будучи мужем очень старым (ему было не менее шестидесяти четырех лет) и важным, ранее никогда не снисходил до беседы с ним и, уж тем более, не звал к себе в гости. Конечно же, мы немедленно пустились в путь, следуя за ликторами, которые расчищали нам дорогу.

В те времена официальная резиденция предстоятеля государственной религии располагалась на Священной дороге, близ Дома весталок, и я помню, сколь польщен был Цицерон тем, что его видели входящим в эти покои. Ибо здесь действительно находилось священное сердце Рима, и немногим выпадала возможность переступить этот порог. Нас подвели к лестнице, и мы пошли вместе с провожатым по галерее, с которой открывался вид на сад Дома весталок. В душе я таил надежду на то, что хоть краем глаза смогу взглянуть на одну из этих таинственных дев, одетых в белое, но сад был пуст, а замедлить ход представлялось невозможным, поскольку в конце галереи уже виднелась фигура Пия. Он уже ждал нас, от нетерпения притопывая ногой, а по бокам от него стояли двое жрецов. Всю жизнь он был солдатом, и это сказалось на его облике: Пий напоминал грубое и потертое изделие из кожи, которое долгие годы болталось под открытым небом и лишь недавно было внесено внутрь дома. Ни рукопожатия, ни приглашения присесть Цицерон не удостоился. Никаких предисловий не было вообще. Пий с ходу выпалил своим скрипучим голосом:

— Претор, мне нужно поговорить с тобой о Сергии Катилине.

При одном упоминании этого имени Цицерон оцепенел, поскольку Катилина был тем человеком, который замучил до смерти его дальнего родственника Гратидиана, политика, искавшего расположения у народа. Мучитель перебил несчастному конечности, вырван глаза и язык. Безумная ярость пронзала мозг Катилины внезапно, словно молния. Он мог быть обаятелен, учтив и дружелюбен. Но стоило кому-нибудь обронить в беседе замечание, пусть внешне совершенно безобидное, или бросить на него взгляд, который покажется ему неуважительным, как Катилина терял всякое самообладание. Во времена сулланских проскрипций, когда списки лиц, подлежащих смерти, оглашались на форуме, Катилина считался одним из самых искусных убийц. Действовал он молотом и ножом — «ударными» инструментами, как их называли, — и сколотил немалое состояние за счет имущества казненных им.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация